Михаил Голденков - Три льва
— Пусть одумается…
* * *В вонючей, темной и сырой яме смертников помимо Кмитича, которого, к удивлению оршанского князя, даже не заковали в колодки, сидели еще пять человек — все, кроме одного, русские: три казака, сбежавших с галеры во второй уже раз, молодой литвин Янка и его эфиопский друг Мустафа — тоже молодой парень с худым темно-лиловым телом. По-русски он не говорил и общался на турецком языке лишь с одним Янкой.
Янка и Мустафа также пробовали бежать дважды, за что их и решили предать в конце концов казни вместе с не единожды бежавшими казаками, старшим из которых был запорожец Самойло. Кажется, в обычной жизни лицом этого казака можно было пугать детей: крючковатый нос, шрам через левый глаз, злой взгляд из-под мохнатых бровей, щербатый рот, на рваном ухе большое кольцо, длинные темные усы и чуб, вечно ниспадавший на правый глаз… Ну, вылитая Баба Яга или Кощей! Впрочем, лицо Самойло вполне соответствовало окружающей обстановке и ни у кого не вызывало ровным счетом никакой неприязни. Даже наоборот, ибо этот с лицом убийцы русин был большой весельчак и вовсе не злобный, даже очень внимательный к посторонним людям человек. Он без умолку болтал, стараясь хоть как-то приободрить закованных в деревянные колодки сокамерников, если яму с отвесными каменными стенами можно было назвать камерой. Правда, веселыми были далеко не все истории Самойло. Рассказав что-то смешное и сам же над этим посмеявшись, Самойло принялся расписывать их будущую казнь.
— Нас казнят, конечно, позорно, — рассказывал Самойло так, словно речь шла о завтрашнем обеде, — будут по городу в бочке с нечистотами возить. И вот ты в такой бочке должен сидеть и стараться не показывать головы, ибо ее тут же срежет острым ятаганом палач. И в конце концов, браты мои любые, ты либо захлебываешься дерьмом, либо тебе сносят башку. Др-р! Неприятно, правда?
— А может, и не так казнят? — спрашивал его Кмитич. — Почем знаешь, что именно так?
— А вас, пан, похоже, вообще не казнят, — отвечал Кмитичу Самойло.
— Это почему же?
— Так видно, что человек вы благородный и важный. Вон, колодок на вас нет! Вас для, так сказать, страху одного сюда, видимо, посадили. А вот зачем это сделали, то, может, вы нам сами расскажете?
Кмитич вздохнул, не видя смысла что-то скрывать от этих обреченных людей.
— Отказался я служить султану, — сказал Кмитич, — хотел он меня каким-то начальником сделать в Руси, в той части, что завоевал. Я отказался. Не затем кровь проливал.
— Вы дурак, пан мой ясновельможный, — подытожил Самойло, усмехнувшись своим щербатым ртом, — согласились бы, а потом на пяту и ищи-свищи!
— Соглашаться? — переспросил Кмитич, абсолютно не обижаясь. — Это есть позор для шляхтича. Надо мной в Литве даже куры бы смеялись: пошел служкой к султану!
— Но вы бы утекли! — гнул свою линию Самойло.
— Черт его знает! — сплюнул в сердцах Кмитич. — Может ты, Самойло, и прав, но сказать «да» султану — это все равно что оскорбление снести при всех.
— Ваше глупое благородство погубит вас, — учил уму-разуму Кмитича Самойло, — нужно быть умней и изворотливей.
— Что же ты, Самойло, сам под меч палача голову подсунул, если такой умный? — заступился за Кмитича Янка.
— Не повезло, — хрипло рассмеялся запорожец, — не получилось, холера меня подери! Ну да ничего! Я и из бочки выскочу и утеку!
Все засмеялись. Один казак при том закашлялся… В яме было сыро… Кормили раз в день какой-то невкусной баландой, видимо, только затем, чтобы заключенные дотянули до дня назначенной казни.
* * *Разговор Михала и Алеси с султаном затягивался. Начиналось, впрочем, все достаточно благоприятно: султан с утра тепло принял гостей, Михал вручил ему дары: декоративное оружие, вазы из серебра, нарядные слуцкие пояса уникальной вышивки… Султан угощал дорогих гостей турецкими сладостями, поил чаем и вином, одарил кафтанами из парчи и шелка… Но постоянно уходил от разговора про Кмитича. Разговор и не начинался вовсе. Не мог начаться, ибо султан тут же предложил гостям осмотреть его гордость — Голубую мечеть. Сам он туда, впрочем, не пошел, поэтому Михалу и Алесе ничего не оставалось как только осматривать эту в самом деле удивительную достопримечательность, прокручивая будущий разговор лишь в уме.
Мечеть была выполнена в двух стилях: классическом османском и византийском. Как рассказывал переводчик, ее строили семь лет. Материалами для строительства служили камень и мрамор. В качестве украшений использовали множество белых и голубых керамических изразцов ручной работы, поэтому мечеть и получила название Голубой. Узоры, которыми была украшена мечеть, изображали лилии, тюльпаны, розы и гвоздики.
— Обрати внимание, людей им запрещено изображать, — сказал Михал Алесе. Та завороженно смотрела вокруг.
— Неужели они все это построили? — спрашивала удивленная красотой женщина. — Ведь на такое способна лишь богатая и очень талантливая культура! Так неужели нынешний султан с его армией, нападающий на наши земли, и есть часть этой удивительной богатой культуры, а, Михал?
Радзивилл лишь пожал плечами:
— Может, так, а может, и не так. Поймите, пани, одни люди строят такие вот великолепные храмы, пишут книги, сочиняют поэмы, открывают ранее неведомые земли, строят новые корабли, а другие люди воюют. И те, кто воюет, как волк, вкусивший крови, будут и дальше воевать. Порой даже без всякого смысла.
— Но вот тебе, вкусившему крови на войне, разве хочется воевать и дальше? — два темно-карих глаза смотрели на Михала почти с ужасом. — Разве хочется воевать Самулю?!
— Мы не вкусили крови, любая моя Алеся, — улыбнулся Михал, — мы травились ею, мы ничего не захватывали, мы лишь глотали порох, защищая свою страну. А это — защищаться и нападать — все же разные войны…
Михала и Алесю более всего поразила молитвенная ниша Голубой мечети — михраб, — вырезанная из мрамора. На мрамор был помещен черный камень, который привезли аж из Мексики. Вблизи михраба располагался минбар — место, где имам читал проповеди. Был в мечети и особенный вход, расположенный в западной части строения. Над этим входом висела цепь.
— Вход предназначается только для султана, который въезжает на лошади во двор мечети, — объяснял гостям турок.
— Но цепь висит низковато для всадника, — обратил внимание Михал.
— Так, — улыбался турок, — султан вынужден наклоняться. Это действие означает ничтожность султана перед Аллахом.
— Ну, хорошо, хоть в чем-то он свою ничтожность ощущает, — усмехнулся Михал, тихо сказав это на ухо Алесе…
