Мэри Рено - Погребальные игры
Давая отдых рукам, Роксана опустила ребенка на грудь. Вопли прекратились, юная рабыня с опахалом вновь подошла к кровати роженицы. Суматоха закончилась, и женщины тихо и молча навели порядок в покоях царской жены. Во дворике за дверьми поблескивал под теплым зимним солнцем карповый пруд. Отраженный свет падал на туалетный столик, где лежала, отливая серебром и золотом, укладка для притираний, некогда принадлежавшая царице Статире, рядом стояла ее же шкатулка с драгоценностями. От всего этого веяло незамутненной праздничной триумфальностью.
Заботливая нянька притащила старинную царскую колыбельку, отделанную золотом и пожелтевшей от времени слоновой костью. Роксана натянула на уснувшего малыша покрывало. В глаза ей бросилось почти незаметное на затейливой вышивке кровавое пятнышко.
Ее живот свела судорога тошнотворного страха. Когда она переселилась в эти покои, здесь сменили всю обстановку и драпировки. Не тронули только великолепную царскую кровать.
Ей вспомнилось, как корчилась Статира и как молила, протягивая к ней руки. «Помоги мне! Помоги!» — повторяла она, слепо комкая свои одежды. Роксана бесцеремонно приподняла подол персиянки, чтобы взглянуть на побежденного врага, соперника ее сына, — тот все-таки успел выбраться в мир, которым ему не суждено было править. Пискнуло это отродье тогда хоть разок или нет? Она не помнила, зато ее собственный младенец, потревоженный невольно сжавшимися пальцами матери, издал скорбный вопль.
— Вы позволите взять его, госпожа? — робко спросила приблизившаяся к кровати нянька. — Может быть, госпоже хочется отдохнуть?
— Позже.
Она ослабила хватку, довольный ребенок успокоенно прижался к ней. Он царь, а она мать царя, теперь никто этого не изменит.
— Где Аместрин? Эта проклятая Аместрин подсунула мне в постель грязное покрывало! Оно отвратительно воняет, подайте мне чистое. Если я еще раз увижу его, то по вашим спинам пройдутся палки.
Засуетившиеся в панике служанки нашли другое покрывало, а парадное, над которым долго и кропотливо трудились вышивальщицы еще во времена Артаксеркса, мгновенно исчезло. Малыш уснул. Задремала и Роксана в приятной послеродовой расслабленности. Во сне ей привиделся маленький недоносок с лицом Александра, лежащий в луже крови, его серые глаза гневно уставились на нее. Она проснулась от ужаса. Но все было спокойно. Тот младенец давно мертв, он не причинит ей вреда. Теперь миром будет владеть ее сын. Она вновь погрузилась в сон.
Войско царя Филиппа раскинуло лагерь на персидских холмах. Почерневший от золы и перепачканный кровью Пердикка с трудом спускался по каменистой тропе, усеянной трупами и брошенным оружием. Над ним в облаках едкого дыма кружили зоркие грифы, чуть поодаль камнем падали вниз коршуны. Число крылатых падалыциков неуклонно увеличивалось по мере продолжения пиршества. Македонцы, не претендуя на их долю в добыче, копались в обуглившихся руинах Исаврии.
322 год до н. э
Когда-то Александр пощадил сдавшихся без сопротивления исаврийцев, приказав им разрушить крепость, из которой они совершали грабительские набеги на всех соседей, и впредь жить своим трудом. За время его долгого отсутствия они убили поставленного над ними сатрапа и взялись за старое. На сей раз нечистая совесть, а может, также и то, что Пердикка внушал им меньше доверия, чем Александр, подвигли их ожесточенно защищать свое гнездо в скалах вплоть до ужаснувшего многих конца. После падения внешних укреплений они заперли все добро вместе с женами и детьми в домах, подожгли дерево стен и солому крыш, а затем под адский рев пламени устремились на македонские копья.
Почти полтора десятилетия военных походов сделали Пердикку практически нечувствительным в этом плане, через пару дней детали всей этой истории можно будет и посмаковать, но на сегодня ему с лихвой хватило отвратительного зловония сгоревшей плоти, все еще висевшего в воздухе, и он с радостью воспринял известие, что внизу в лагере его ждет курьер. Брат Пердикки и первый помощник Алкета, тоже закаленный воин, вполне мог сам присмотреть за поисками полурасплавленного золота и серебра. Шлем от жара стал обжигающе-горячим. Пердикка стащил его с головы и вытер вспотевший лоб.
Из царской кожаной и разрисованной гербами палатки вышел Филипп.
— Ну как, мы победили? — спросил он.
Филипп настоял на том, чтобы его нарядили в панцирь и наголенники. Во времена Александра он, следуя за войском, носил обычное платье, но сейчас, став царем, понял, что вправе сменить его на доспехи. Собственно говоря, Арридей всегда рвался в бой, однако он привык к послушанию еще при брате и никогда не пытался проявить своеволие, зная, что драться ему все равно не дадут.
— Ты весь в крови, — заметил царь. — Тебе нужно показаться лекарю.
— Мне нужно искупаться.
Бывая наедине с правителем, Пердикка обходился без церемоний. Удовлетворив любопытство Филиппа, он удалился в свою палатку, умылся, переоделся и велел привести гонца.
Вид того вызвал у него удивление. Доставленное послание было немногословным, формальным, зато сам курьер явно мог рассказать многое. Крепкий седой ветеран, потерявший большой палец в битве при Гавгамелах, уже разменял седьмой десяток и вдобавок принадлежал к довольно знатному роду.
Таких, скорее, избирают на роль посланников, а не обычных гонцов.
Изображая довольство, сдобренное вполне обоснованными опасениями, Пердикка перечитал письмо, чтобы выиграть время для размышлений.
Дочь Филиппа и сестра Александра Клеопатра приветствует Пердикку, регента азиатских царств…
После традиционных пожеланий благополучия и процветания в послании коротко упоминалось об их родстве, о его выдающемся служении Александру и высказывалось предположение о необходимости встречи для обсуждения дел, «касающихся благоденствия всей Македонии». Правда, какие именно это дела, оставалось не ясным. Однако последняя фраза явно давала понять, что царица уже выехала из Додоны.
Посланник с показной небрежностью вертел в руках кубок с вином. Пердикка прочистил горло.
— Могу ли я надеяться, что меня милостиво воспримут, если я осмелюсь просить руки досточтимой госпожи Клеопатры?
Посланник подтвердил его догадку благосклонной улыбкой.
— Пока у нас есть царь, избранный лишь македонцами, пребывавшими в Азии. Однако оставшиеся на родине воины, вероятно, предпочтут сделать свой выбор.
Несмотря на завершившийся победой день, Пердикка испытывал полнейшее опустошение. Возвращаясь в лагерь, он мечтал принять ванну, отдохнуть, выпить вина и вовсе не был готов вот так ни с того ни с сего давать кому-то скоропалительное согласие воссесть на трон Македонии. После многозначительной паузы он произнес с определенной долей сухости:
