Станислав Федотов - Схватка за Амур

В любом случае, с разведкой он себя больше не связывал, и приезд Лавалье явился для него событием пренеприятным, он даже не пытался это скрывать.

Маркиз, наоборот, излучал аристократическую любезность, выказывая Анри дружеское расположение, называл его по имени и на «ты»; наговорил кучу комплиментов Анастасии; потрепав Никиту по кудрявой головке, сравнил его с ангелом, что вызвало довольную улыбку матери и ироническую усмешку отца. И, видимо, решив, что с церемониями покончено, спросил, улыбаясь во весь свой большой, напоминающий жабий, рот:

– Надеюсь, Анри, по старой дружбе ты пригласишь меня на обед? Я чертовски проголодался, добираясь к тебе от железной дороги. Как вы считаете, мадам?

– Да-да! – воскликнула Анастасия. – Я пойду распоряжусь. Через двадцать минут ждем вас к столу. – И позвала по-русски сына, который увлекся разглядыванием бабочки на цветке: – Никита, иди за мной!

Мальчуган послушно побежал к дому, а маркиз подхватил Анри под руку и увлек в другую сторону, где за большой куртиной жасмина под сенью двух могучих вязов притаилась уютная садовая скамья.

– Насколько я понял, господин капитан, ваша жена совсем даже не Катрин де Ришмон, тем не менее примите мои поздравления: и она, и ваш сын просто очаровательны. – Маркиз уселся на скамью и пригласил Анри последовать его примеру. Но Дюбуа остался стоять.

– Я больше не капитан, и оставьте ваши поздравления при себе, – довольно грубо сказал он.

– Да, да, простите, – засуетился маркиз, сунул руку под плащ и вытащил плоский кожаный футляр. – Вот, примите патент. Вам присвоен чин майора.

Анри машинально взял протянутый лист с висящей внизу сургучной печатью, пробежал глазами текст.

– Если мне не изменяет память, майор – это хозяйственная должность…

– В разведке – это чин, следующий за капитаном, – холодно сказал Лавалье. – А вы нужны разведке. Напряжение в отношениях с Россией растет, года через полтора-два будет война, и мы должны знать, что творится на российском крайнем Востоке.

– Да зачем это нам нужно?! – в сердцах воскликнул Анри. – Что мы там позабыли?!

– Это в интересах Франции. Думаете, великий Лаперуз занимался в тех местах только географией?

– Меня не интересует, чем занимался Лаперуз. – Анри протянул патент обратно. – Главное, этим не хочу заниматься я.

– Оставьте патент себе. – Лавалье встал. – На полгода я даю вам отпуск… по семейным обстоятельствам. А потом, полагаю, вы измените свое решение.

– Не надейтесь!

– Я не очень вас огорчу, если откажусь от обеда? Передайте мои извинения мадам Дюбуа.

– Передам, – буркнул Анри.

Маркиз сделал пару шагов и остановился, обернулся:

– Вы уже совсем не любите Катрин де Ришмон?

– Я не собираюсь с вами откровенничать, – резко сказал Анри.

– Я так и думал, – кивнул Лавалье, приподнял шляпу и скрылся за деревьями, направляясь на железнодорожную станцию.«Сволочь», – подумал Анри, взял и ударил в незащищенное место.

– Катрин, вы когда уезжаете в Петербург? – Элиза отставила виолончель (она разучивала новую пьесу – ноктюрн модного композитора Огюста Франкомма) и подошла к подруге, сидевшей в кресле с книжкой.

– Ты что-то спросила? – подняла голову Катрин.

– Что это тебя так увлекло?

– Это Михаил Лермонтов. Я потрясена – какая гордая, мятежная душа! Какие сильные стихи! Мой любимый Готье по сравнению с ним просто позер. У него тут поэма «Мцыри», про юного монаха – читаю, слезы наворачиваются…

– Лермонтов? – наморщила лобик Элиза. – Тот, который погиб на дуэли? Знаю. Ему было всего двадцать семь лет. Знаменитому Пушкину – тридцать семь и тоже смерть на дуэли. Лучших поэтов России молодыми убивают на дуэлях – это, по-моему, подозрительно. Ты не находишь?

– Наш Франсуа Вийон, между прочим, тоже погиб молодым, да к тому же на виселице.

– Это – легенда, Катрин. Виселицу отменили, а вот когда и где он умер, до сих пор не известно. Но, вообще-то, поэзия – удел молодых. Кто-то правильно сказал: «Поэты долго не живут, а кто живет – те не поэты».

– Как это жестоко! – вздохнула Катрин. – Так о чем ты меня спросила?

– О чем? А-а, когда вы уезжаете в Петербург?

– Ой, еще нескоро. Николя только начинает поправляться. Раньше сентября едва ли.

– Как бы я хотела поехать с вами! – мечтательно закинула руки за шею Элиза. – Сходить в концерт, в театр, в Малый Эрмитаж…

– Боюсь, это невозможно. Я еще не уверена, что Николя возьмет меня. Ты же знаешь, как он экономит казенные деньги.

– У меня есть и свои. Я же здесь их почти не трачу. Живу на вашем иждивении – даже неудобно.

– Ты – наша гостья, живи, сколько хочешь. Мне без тебя было бы много скучней. – Катрин встала и обняла Элизу. – А Николя, если согласится взять тебя, ни за что не позволит тебе ехать на свои деньги. Они тебе еще пригодятся, когда Сибирь надоест и надумаешь возвращаться во Францию.

– Куда я от своего Ивана?.. А кстати, почему исчез Андре Легран, то есть Анри Дюбуа?

– Тс-с-с! – Катрин приложила палец к губам, тихо подошла к дверям и распахнула их. Выглянула в коридор – никого. – Я же тебя просила не называть его настоящего имени, – упрекнула она подругу.

– Прости, забыла, больше не буду. И он тебе не сказал, почему сменил имя?

– Я с ним больше не разговаривала. Он, наверное, вернулся во Францию и – слава богу! Не хочу обманывать Николя, а признаться – уже боюсь. Надо было это делать сразу, но я тогда просто растерялась… Впрочем, все это ты уже знаешь.

– Ты все еще его любишь?

Катрин удивленно посмотрела на подругу:

– Люблю?

– По-моему, да. У тебя голос дрожит, когда ты о нем говоришь. Чуть заметно дрожит, но у меня же музыкальный слух – я слышу.

Катрин села в кресло, сцепила руки в замок, опустила на них голову. Элиза присела на подлокотник, обняла ее за плечи.

– Я тебя понимаю, дорогая. Первая любовь – самая яркая, первый мужчина не забывается всю жизнь. Даже когда появляются другие мужчины или выходишь замуж. У меня тоже было такое, десять лет назад, а я все помню. И первый поцелуй, и первую близость… Это было потрясающе! Ты ведь тоже все помнишь?

– Да, – чуть слышно сказала Катрин куда-то вниз, в колени. – Иногда и во сне вижу. Но это же плохо! – вскинула она голову; на глазах блестели слезы. – Плохо! Я люблю Николя! Он – мой самый дорогой человек! Он – мой муж перед людьми и Богом!

– Да кто же спорит, милая моя Катрин? Ты любишь мужа – замечательно! Но ты помнишь Анри – значит, это была не интрижка юности, а настоящее чувство, а настоящее плохим быть не может. Не то, что у Лермонтова: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».