Редьярд Киплинг - Наулака
Холм, на котором стоял дворец, из-за подымавшегося над ним дыма казался вулканом: каждый мелкий сановник (а они шли бесконечной вереницей) ожидал салюта из пушки, соответствующего его рангу. Среди рева пушек из-за красных стен вдруг раздавалась странная музыка, и из ворот выезжал какой-нибудь придворный со своей свитой — все нарядные, как фазаны весной, с умащенными и свирепо закрученными за уши усами — или один из королевских слонов, весь в бархате и золоте, выкатывался под тяжестью своей палатки и трубил, пока улицы не очищались для его прохода. Семьдесят слонов кормилось ежедневно за счет раджи, что стоило недешево, так как каждое животное съедало ежедневно столько свежего сена, сколько могло унести на спине, да еще тридцать или сорок фунтов муки. Временами одним из этих чудовищ овладевал припадок бешеной ярости, вызванный шумом и суматохой и присутствием незнакомых соперников. Тогда его быстро раздевали, связывали веревками и железными цепями, выгоняли за город и привязывали за полмили от города на берегу Амета, где он кричал и бесился так, что лошади в соседних лагерях ломали колья, к которым были привязаны, и бешено брыкались среди палаток. Пертаб Синг, командир отряда телохранителей его величества, был на вершине своей славы. Ежечасно ему предоставлялась возможность носиться со своим отрядом с таинственными, но важными поручениями от дворца к палаткам приезжих государей. Формальный обмен визитами один занял два дня. Каждый государь со своей свитой торжественно отправлялся во дворец, и полчаса спустя серебряная парадная коляска и сам магараджа, покрытый с головы до ног драгоценными камнями, отдавал визит; пушки оповещали об этом событии город домов и город палаток.
Шум в лагере не прекращался до зари. Бродячие артисты, певцы и рассказчики, танцовщицы, смуглые борцы из Уда и бесчисленные приезжие веселились, переходя из палатки в палатку. Когда замолкал этот шум, из храмов города раздавались надтреснутые звуки больших раковин; в каждом из них Кэт чудился вопль маленького магараджа Кунвара, которого готовили к бракосочетанию бесконечными молитвами и очищениями. Она так же редко видела его, как Тарвин магараджу. В эти дни всякая просьба об аудиенции получала ответ: «Он со жрецами». Тарвин проклинал всех жрецов Ратора и обрекал на все виды погибели бездельников факиров, попадавшихся ему на дороге.
— Как бы я желал, чтобы они покончили с этим глупым делом, — говорил он сам себе. — Не могу я оставаться целый день в Раторе.
Спустя неделю беспрерывного шума, яркого солнечного света и движущейся толпы в одеждах, от цвета которых глаза болели у Тарвина, по той дороге, по которой приехала Кэт, появились два экипажа с пятью англичанами и тремя англичанками. Несколько позже они расхаживали по городу с потухшими глазами, скучающие от необходимости выполнять официальные обязанности, заставлявшие их присутствовать в жаркую погоду при совершении преступления, которого они не только не могли остановить, но должны были прикрыть своим официальным покровительством.
Агент главного губернатора, то есть официальный представитель вице-короля в Раджпутане, не так давно доказывал магарадже, что он может стать на путь прогресса и просвещения, отдав приказание, чтобы его сына не женили еще лет десять. Магараджа отговорился обычаем, исполнявшимся с незапамятных времен, и влиянием жрецов, позолотил свой отказ щедрым даром женской больнице в Калькутте, вовсе не нуждавшейся в средствах.
Со своей стороны, Тарвин никак не мог понять, как могла какая-нибудь власть присутствовать при том преступном фарсе, называвшемся свадьбой, который должен был разыграться при участии двух детей. Его представили агенту главного губернатора, стремившегося узнать побольше о том, как идет постройка плотины. Эти расспросы об Амете в то время, как дело о Наулаке совершенно не подвигалось вперед, казались Тарвину величайшим оскорблением. Он ничего не сообщил агенту, а, наоборот, предлагал ему множество настойчивых вопросов о предстоящем безобразии во дворце. Агент объявил, что этот брак является политической необходимостью. Обозначение места, куда Тарвин предлагал послать все политические необходимости этого рода, заставило агента присвистнуть. С испуганным изумлением оглядел он дикого американца с головы до ног. Они расстались в плохих отношениях.
С остальными Тарвин чувствовал себя легче. Жена агента, высокая брюнетка, принадлежавшая к одной из фамилий, которые с самого возникновения Восточно-Индийской компании управляли судьбами Индии, торжественно инспектировала работу Кэт в больнице. Так как она была женщина, а не чиновник, то почувствовала влечение к маленькой девушке с печальными глазами, не говорившей много о своем деле. Вследствие этого Тарвин посвятил себя заботам о ее развлечениях, и она считала его необыкновенной личностью. Впрочем, ведь все американцы необыкновенные люди, и все они так умны.
Не забывая и среди шумных торжеств, что он гражданин Топаза, Тарвин рассказывал жене агента об этом благословенном городе на равнине, под хребтом Саугуач, в котором осталась половина его сердца. Он называл его «волшебным городом», намекая, что жители западного материка решили называть его так с общего согласия. Жене агента не было скучно: эти разговоры доставляли ей удовольствие. Говорить о земле и земельных улучшениях, промышленных советах, участках городской земли и о «Трех С.» было ново для нее. Таким образом, Тарвин легко мог перейти к интересовавшему его вопросу. Как насчет Наулаки? Видела она когда-нибудь это ожерелье? Он смело задавал эти вопросы.
Нет, она ничего не знает о Наулаке. Все мысли ее ограничивались желанием поехать весной на родину. Для нее родиной был домик вблизи Сербитона, рядом с хрустальным дворцом, где ее ожидал трехлетний сын. Интересы других англичан и англичанок лежали также вдали от Раджпутана, не говоря уже о Наулаке. Тарвин сам пришел к заключению, что они провели большую часть своей жизни в границах этой страны. Они говорили так, как могут говорить цыгане у дороги, перед тем как запрягать лошадей в повозки. На дороге жарко и очень пыльно, и они надеялись отдохнуть со временем. Свадьба только лишняя утомительная случайность во время похода, и они набожно надеялись на ее скорый конец. Один из них даже позавидовал Тарвину, что тот приехал со своими взглядами и живой верой в возможность получить в этой стране какие-либо впечатления, кроме сожаления о своем прибытии.
Последний день свадебных церемоний начался и закончился еще большим количеством пушечных выстрелов, фейерверков, топота лошадиных копыт, криков и шума оркестров, пытавшихся сыграть «Боже, храни королеву». [4]
