Георгий Блок - Московляне
Успели попривыкнуть даже и к пешцам на валу, даже и к страже у посадничьих и боярских ворот. Белоголовые посадские ребятишки обступили боголюбовцев и разиня рот разглядывали их щиты и копья.
Младшая поповна, из всех четырех самая шустрая и приглядная, придумывала все новые поводы, чтобы, треща откидными рукавами новой полосатой телогреи, деловито пробежать туда и назад вдоль посадничьего тына, у которого стоял курчавый пешец с прищуренными, смеющимися, красивыми глазами.
Прокопий прохаживался взад и вперед по Петровым верхним сеням. Время от времени он подходил то к садовым, то к дворовым окнам, останавливался, зевал, тяжело вздыхал, а иногда и охал:
— Хо-хо-хо…
Он любил и умел бодро и захватисто начинать большие, трудные дела, но не любил и не умел их кончать. "Киевские дрожжи", — насмешливо говорил про своего милостника князь Андрей Юрьевич. Если удача не давалась в руки сразу, Прокопий ударялся в уныние, принимался скучать, во всем сомневаться и думал только о том, как бы поскорее свалить с плеч надоевшую обузу.
Так было и сейчас. Шаги в доме позатихли. Голоса не гудели, как давеча. Прокопий видел, что от него ждут новых приказов, а что приказывать, он не знал.
"И зачем поднимать эдакий всполох из-за трех человек? — досадливо размышлял он. — Поговорить бы с ними ладком — смотришь, и сыскали бы меж себя в сердцах правду. Уж до того ли опасны, чтоб из-за них троих отрывать от ремесла три сотни добрых рукодельников? Вот такой, к примеру, художник, — подумал он, глядя на вошедшего в сени рыжебородого меньшака, — прогуляет зря четверо-пятеро суток — сколько убытку!"
Меньшак, которого Прокопий оставил при себе для посылок, пришел сказать, что огнищанин спрашивает, где Прокопию угодно позавтракать: сюда ли подать или пожалует к нему, к огнищанину, в дом?
Прокопий распорядился подать сюда и, предвкушая лакомую еду, к которой был неравнодушен, провожал повеселевшими глазами длинную спину уходящего меньшака.
"Ну и тощой! — думал он, оглядывая его лопатки и плечи. — Кости — что крючья: хоть хомуты вешай".
— Постой! — крикнул он вдруг, когда меньшак уж затворял за собою дверь.
Тот воротился и выжидательно встал у порога.
— Чего мне сейчас вспомнилось, — заговорил Прокопий, очень внимательно, по своему обычаю, вглядываясь в крупные веснушки меньшака. — Когда позапрошлого года осенью на булгар вторицей шли и у князя на ночлеге, перед волжской переправой, Борисов меч украли, не ты ль его отыскал?
— Я.
Прокопий, поглаживая лысину, опять всмотрелся в веснушки.
— А у кого нашел?
— У кузнеца у владимирского, у Нелюба.
— А чей был кузнец?
— Боярский.
— Слыхать, другие-то боярские кузнецы хорошо тебя за то отблагодарили?
Меньшак ничего не ответил, только пожал плечами и посмотрел куда-то в сторону.
Украденный меч был заветным княжеским оружием: он, по преданию, принадлежал когда-то князю Борису, убитому без малого двести лет назад и объявленному святым. Андрей никогда не расставался с этим мечом.
Когда вор был найден меньшаком и затем жестоко затерзан и казнен, кузнецы владимирских бояр, ненавидевшие княжеских кузнецов за их льготы, избили меньшака так, что полгода потом он не слезал с печи и стал с тех пор плевать кровью.
Об этом-то и напомнили Прокопию меньшаковы острые лопатки.
— А как искал вора? — спросил Прокопий.
Меньшак опять пожал плечами. В его глазах мелькнула бледная усмешка.
— Как искал? — повторил он. — Ходил. Смотрел. Смекал.
Прокопий прошелся по сеням, постоял у окна, поглядел, как пляшут на реке солнечные гвоздики, и сказал, не оборачиваясь к хитрокузнецу:
— Стольник, видать, из Москвы утек. А?
— Может, и утек.
— Пора бы нам и домой. Как скажешь?
— Твоя воля.
— А все надо бы перед князем совесть очистить. Пока завтракать буду, не обойти ли вам еще разок, наскоре, здешний двор? Как думаешь?
— Отчего не обойти?
— Ты сам-то ходил, искал?
— Ты мне приказал на крыльце быть, так куда ж мне было ходить?
— А сейчас сходишь?
— Могу и сходить.
— Так сходи, пожалуй. А то, может, и ни к чему?
— Твоя воля, — повторил меньшак.
Прокопий опять подошел к садовому окну. За рекой, на Великом лугу, ворочали княжеское, смокшее за ночь сено. Он сказал, подавляя зевок:
— Ладно уж, сходи. Только не больно мешкай. А завтрак пускай несут.
Меньшак отворил дверь и занес ногу за порог.
— Постой, постой! — опять окликнул его Прокопий. — Поди поближе. — Он понизил голос: — Что я тебе в Боголюбове, как выезжали, дал, ты где бережешь?
Хитрокознец не сразу понял, о чем речь. Смотрел на Прокопия, хлопая в недоумении белыми ресницами, потом догадался и спросил.
— Это мою-то утварь?
Прокопий утвердительно кивнул головой.
— В седле, в потайном кармане, — сказал меньшак.
— А на скачке-то, в пути, не помял?
— Свое неужто помну?
— А из седла никто не вынет?
Меньшак в ответ только рукой махнул и опять бледно усмехнулся одними глазами.
— Так ступай посмотри, что ли, кое-где в дому да кое-где в саду, — сказал Прокопий. — Смекни. — Он лукаво улыбнулся: — Когда и Кузьмодемьян-угодник помощи не подаст, тогда можно и домой. А?
Он любил пошутить. Ему очень хотелось домой.
Дома ждало чтение. Когда Андреево войско громило без жалости Киев, Прокопий спасал где мог древние книги. Он вывез их оттуда множество. За их медленным, умиленным разбором (он был не из бойких чтецов) проходили все досужие часы. С ним читывал и Андрей.
XI
Меньшак начал с того, что вышел за ворота Петрова двора на площадь и, не обращая внимания на знаки манившего его к себе издали отца, кликнул того курчавого пешца, который так приглянулся младшей поповне. Это был его ученик по златокузнецкому делу. К посадничьему тыну поставили на стражу другого.
Учитель с учеником прошагали не торопясь в боярский дом. Красивые глаза парня теперь уж не щурились, а пристально и не без страха следили за медленными и точными движениями рыжебородого хозяина.
Они прошли первым делом в глухую клеть, где подробно переглядели и перещупали все брошенные Иваном пожитки.
— Перебери пальцами подбой, — приказывал меньшак, протягивая ученику охабень Кучковича, подшитый желтой крашениной. — Вынь саблю. Тряхни ножны… Ничего не вытряс? Дай-ка я сам потрясу. Перекидай в углу стремена.
Перед тем как выйти из глухой клети, меньшак постоял на пороге, окидывая еще раз беглым взглядом пересмотренные вещи, подергивая огненные волоски длинной бороды, что-то, видать, запоминая и соображая.
