Михаил Голденков - Огненный всадник
Время полного затмения! В том месте, где раньше на небе было солнце, теперь зиял черный огромный зрачок космоса, окруженный нежным жемчужно-белым светом.
— Я боюсь! — услышал Кмитич голос Елены. Девушка прижалась к нему. Он крепко обнял ее тонкое теплое тело, стройное, как у молодой березки. Она слегка дрожала.
— Не бойся! Это должно пройти! Как красиво! Как страшно! — зачарованно глядел вверх Кмитич, на то, как слабый пурпурный свет появился на восточной кромке лунного диска, оттеняя белую корону и черноту, за которой спряталось солнце. На небе, словно ночью, мерцали звезды. Но то была не ночная темнота, а ночь самого дня! Над горизонтом по всей его протяженности можно было видеть, что затмения там, за границей тени, уже нет — лишь зловещий желтый полумрак.
— Это конец? — шептала испуганно Елена, и Кмитич ощутил ее горячее дыхание у себя на щеке. Девушка закрыла глаза и прижалась к его лицу.
— Нет, — Кмитича также сковал суеверный страх, страх перед чем-то абсолютно неведомым и жутким. Им самим овладело ощущение конца времени, но Кмитич понял, что больше боится даже не за себя, а за Елену, чье сердце колотилось рядом с его сердцем, лихорадочно соображая, как же можно спасти эту несчастную в своем испуге девушку от черной бездны неизвестности.
— Никогда больше! Никогда! — испуганно шептала Елена, непонятно что имея в виду — не то свое прошлое занятие, не то еще что-то.
— Не бойся. Нет, любая, нет! Все пройдет! Это… это солнечное затмение, — он жарко шептал ей прямо в лицо, гладя по белокурым волосам ладонью. Сейчас Кмитич с ужасом вспоминал цитату из «Откровения»: «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем…» Нужели это оно и есть?
Тусклые шипы и пучки световой короны все еще украшали черный диск солнца. Но вот уже слабый свет забрезжил на западе, в то время как на востоке тьма все еще сгущалась. Кромка луны начинала светлеть. Затмение отступало. Тьма не сумела овладеть солнцем.
На черном диске появилась первая сверкающая бусинка солнечного света. Эта одиночная бусинка быстро перерастала в гирлянду из нескольких бусин, сливающихся в одно яркое пятно и постепенно приобретающих вновь форму солнечного полумесяца. Солнце выползало-таки из-под луны. Мрачная тень медленно проплыла и быстро пропала на востоке. День с его естественными светом и формой полностью вернулся.
Но Кмитич с Еленой все еще стояли, прижавшись друг к другу. Кмитичу при этом не хотелось отпускать девушку — он, к собственному удивлению, чувствовал себя безопасней, ощущая тепло ее тела, словно ребенок в обьятиях матери. От Елены шла сильная энергетика и защищенность, несмотря на то, что она сама страшно перепугалась. Словно проснувшись, девушка часто заморгала глазами и посмотрела на Кмитича снизу вверх почти удивленно. Тот, смутившись, чуть-чуть отстранил ее. Елена, также явно смутившись, сделала шаг назад.
— Ну вот, все позади, — буркнул Кмитич, утирая холодный пот со лба шапкой.
— Что все это было? — она вновь испуганно взглянула на Кмитича.
— Солнечное затмение. Звездочеты говорят, что такое бывает иногда. И это, как и комета, предвестник войны, страшной войны.
— Но почему именно сейчас?
Кмитич рассеянно улыбнулся:
— Наверное, из-за войны. Знак плохого времени. Нужно готовиться к худшему, Елена.
Он достал часы, взглянул на циферблат, думая, что сильно опаздывает. Чудо! Оказывается, прошло всего-то две минуты с небольшим, а хорунжему показалось, что все это длилось ужасно долго, почти вечность!
— Плохой знак, — опустила голову Елена, — не уезжай. Это Бог на тебя гневается.
— Это на царя гневается Бог! А мы с тобой еще встретимся. Я обещаю!
* * *В царском лагере затмение наделало еще больше переполоху, чем в Смоленске. Люди молились, кто-то даже плакал, прощаясь с жизнью… Сам царь был не на шутку перепуган.
«Вот он, старый мордвин Никон с его реформами! — лихорадочно думал оробевший царь. — Вот его идея ходить на крестный ход не по солнцу, а против солнца!»
Воеводы советовали кто что: одни говорили, это знак беды, и нужно уходить из-под Смоленска, другие — что это смоляне прогневили Бога тем, что не признают царя его помазанником. Третьи говорили, что война будет проиграна, четвертые — что нужно отказаться креститься тремя пальцами и вернуться к двум…
— Иуда брал соль щепотью, поэтому щепотью креститься грех.! — кричали царские ратники. — А двоеперстие указывает на два естества Христа! Никон, лжеотец, прогневил Бога, вот он и грозит нам! Царь в руках антихриста в образе патриарха!
Начались волнения. Толпа приверженцев двоеперстия росла, народ бузил, и вскоре началась кровавая драка с применением сабель и бердышей. «Двоеперстники» опрокинули «трехперстников» и толпой пошли к царскому шатру, размахивая саблями и кулаками, требуя не принимать нововведения. У шатра смутьянов встретил ощетинившийся мушкетами стрелецкий строй в вишневых кафтанах.
— А ну, разойдись! — кричал рослый сотник.
Кто-то выстрелил из пистолета прямо в живот сотнику. Еще выстрел! Один из стрельцов, согнувшись пополам, выпал из стройного вишневого ряда.
— Пли!
Стрельцы дали в ответ залп, завязалась отчаянная рубка. Красные кафтаны стрельцов быстро поглотила серая масса. На помощь гибнущим стрельцам прибежали новые. Появились английские наемники и залпами разорвали толпу бунтарей…
Царь в это время ретировался вон с Девичьей горы, под плотной охраной солдат и стрельцов. Насмерть перепуганный монарх Московии приказал оповестить войска, что по поводу «щепоти» еще никаких четких указов Никона нет, и каждый пока может креститься, как хочет.
В тот день смоляне вздохнули свободно: у стен было тихо, а вот из лагеря московитов до Смоленска ветер доносил мушкетные залпы. Правда, бунт был быстро погашен, царь вернулся. Что дальше делать, он пока не знал.
Глава 9 Царевы думы
Теплым и впервые за долгое время тихим летним вечером 14-го августа московский воевода Богдан Хитров направлялся в царский шатер. Мерно позвякивали богатые ножны его турецкой сабли, волочащейся почти по земле, а под его седеющими коротко стрижеными волосами цвета перца и соли бродили тяжелые думы. Собирался он сказать то, о чем уже много и часто шушукались полковники и воеводы.
Царь принял Хитрова, но как-то без былого умиления и энтузиазма. Пока воевода говорил, Алексей Михайлович с угрюмым лицом сидел за столом, размашисто ставя резолюции на челобитных обиженных полоцких граждан. Некий Мишка Корнилов жаловался, что царские люди схватили его зятя купца Романа со всем товаром на сорок рублей. Шляхетка Мария Гаврилова просила вернуть ей шубу рысью, нагло отобранную московским стольником Микитой Вельяминовым. Пришла жалоба и на стрельца Остатку Иванова, который «со товарищи» украл у попа Ивана из соборной Софии его драгоценные одежды и корону. У Матронки Есиповой стрельцы незаконно «реквизировали» девять серебряных блюд и прочую дорогую посуду ценой в пять рублей. Титко Иванов жаловался, что во время боев закопал свои денежные сбережения — тридцать рублей — в собственном огороде. А как стал раскапывать, тут же нарисовались царские урядники, словно из-под земли, и потребовали «свою» половину от сбережений Иванова… И таких бумаг царю доставили целый ворох. Царские ратники вели себя в Полоцке далеко не как защитники «обиженных православных» от «неправд королевских», а все больше как воры и мошенники, растаскивая все, что плохо лежит, либо банально грабя. «Царь государь, смилуйся, пожалуй!» — взывали жалобщики. «Отказать!» — начер-тывала «высокая» царская рука на всех этих раздражающих его жалких причитаниях. Однако царю поведение его войска не нравилось. Не было порядка в городе! Так и последних союзников можно растерять! До прихода Хитрова государь уже начал писать указ с требованием к полоцкому гарнизону «бе-лорусцев Полоцка не трогать». Вот только наказание за непослушание указу никак не шло в голову.
