Хождение в Кадис - Яков Шехтер
– Если бы я мог брать частные уроки! – сокрушенно бормотал Пепе.
– Ну и когда бы ты на них ходил? – иронически вопрошал Педро, натягивая шкот. – Зачем грустить о невозможном? Иносенсио сильнее тебя и куда ловчее. Про руки я уже не говорю, в честном бою тебе против него не устоять.
Обычно Пепе пропускал эти намеки мимо ушей, но однажды не выдержал.
– На что ты, собственно, намекаешь? – вспыхнул он. – Спрятать в голенище нож и по-мужицки воткнуть его в спину Иносенсио?
– Я?! – лицо Педро исказилось от притворного возмущения, и Сантьяго с трудом подавил улыбку, предчувствуя забаву. Погода стояла тихая, ботик спокойно держал курс, слегка покачиваясь на волне. Можно было расслабиться.
– Я имел в виду вмешательство куда более высоких и святых сил, – молитвенно сложив ладони, Педро устремил взгляд горе.
– Уж не колдовство ли ты подразумеваешь? – презрительно фыркнул несостоявшийся священник.
– Упаси Боже, – смиренным тоном произнес Педро, осеняя себя крестным знамением. – Я говорил о святой молитве, о просьбе о помощи.
– Ты думаешь, я не просил? – буркнул Пепе. – Еще как и еще сколько, да толку, как ты видишь, мало.
– Может, ты не тех просил? – вкрадчиво произнес Педро.
– Пресвятая Богородица, по-твоему, не подходит?
– Богородица далеко, и подопечных у нее много. А к Живому аббату обращался?
– К Живому аббату? – озадаченно перепросил Пепе. – Ой, про него-то я совсем забыл!
– Вот и обратись, обратись, – наставительно произнес Педро, складывая руки для благословения, совсем как падре Бартоломео. – Спустись в подвал, зажги свечку, попроси хорошенько. Все-таки ближе, чем к небесам.
– Подвал, свечку, – забормотал Пепе, и его глаза заблестели. – Хорошая мысль, благодарю, Педро.
– Чего уж там! У меня таких мыслей много, обращайся в любое время, – со смехом ответил Педро. Если бы он знал, во что выльется подсказанное им предприятие, он бы удержался от смеха и вообще замолк бы на полуслове.
Несколько дней прошли без всяких изменений. Пепе словно забыл о подброшенной идее, а Сантьяго и Педро и вовсе упустили ее из виду. Жизнь в училище напоминала непрерывный бег с препятствиями, и последние ночи пришлись на астролябию. Впрочем, ее изучением занимались буквально с первых дней пребывания под крышей монастыря Живого аббата.
Навигацию вел падре Игнасио, военный капеллан, иссушенный зноем и ветром старик, проведший большую часть жизни в открытом океане и поэтому расхаживающий по мраморным плитам училища вперевалку, словно до сих пор находясь на палубе каракки. Он принес на первый же урок астролябию из красного дерева, инкрустированную золотом и слоновой костью. Разумеется, все сгрудились вокруг падре, едва не наступая на полы его длинной сутаны.
– Смотрите, мальчики, – чуть покашливая, произнес святой отец, – без этого инструмента моряк в океане заблудится, точно слепой в лесу. Придумали его мудрые греки, а неверные мавры усовершенствовали и разукрасили. Офицер королевского флота должен знать небесные тропинки так же хорошо, как знает дорожки в саду своей усадьбы. И я постараюсь вложить в ваши головы эту премудрость.
Несмотря на боевое прошлое, падре Игнасио оказался самым терпеливым и самым мудрым из всех учителей. Сердечностью его превосходил только падре Бартоломео, который всегда носил в карманах пастилу и раздавал ученикам. Падре Игнасио ничего не раздавал, он был далек от самого понятия еды. Его никогда не видели склонившимся над тарелкой или с куском хлеба в руках. Лишь отдельным везунчикам посчастливилось увидеть падре, сосредоточенно пьющего из глиняной кружки. Тот смаковал каждый глоток с таким видом, словно в кружке плескалась не обыкновенная колодезная вода, а дорогое вино.
Самым неприятным временем после пробуждения была утренняя молитва. Сквозь распахнутые настежь двери и окна в часовню беспрепятственно проникал сырой воздух, и кадеты, только что покинувшие теплые постели, буквально дрожали от холода. Падре Бартоломео не позволял закрыть окна, чтобы хоть как-то защититься от порывов студеного ветерка.
– Вы должны привыкать, на кораблях нет печек, – неизменно отвечал он.
В те дни, когда молитву вел падре Игнасио, окна всегда оказывались закрытыми. Падре приходил в часовню раньше всех и, жалея кадетов, своими руками прикрывал створки.
На уроках он не укорял, не требовал и не угрожал, а взывал, причем не к чувству долга, а к разуму.
– Почему наше училище называется навигацким? – любил повторять падре Игнасио. – Не фехтовальным, не корабельным, а навигацким. Что толку от ловкого фехтовальщика, умело управляющегося с парусами, если он не сумеет вернуться в порт, откуда вышло его судно?
Он похлопывал по толстому трактату, который всегда приносил с собой на уроки.
– Это сочинение Никифора Григоры, мудрого византийца. Он свел воедино и подытожил правила работы с астролябией. И сделал это языком простым и доступным, так что любой из вас сумеет понять, как обращаться с инструментом. И вы, мальчики, к последнему году в училище будет знать его наизусть.
Один раз в неделю падре выводил кадетов на пристань и почти до рассвета мучил запоминанием звезд. Распознав звезду, требовалось определить ее высоту, для чего было необходимо повернуть паук астролябии так, чтобы изображение звезды попало на изображение альмукантарата, соответствующего этой высоте, и тогда определить азимут. Упражнялись при свете фонаря, падре Игнасио придирчиво следил за расчетами и поправлял ошибки.
После такой ночи весь день слипались глаза, но спуску никому не давали, и учеба шла по полной программе. Урок фехтования в то утро был четвертым по счету, солнце поднялось высоко над стенами, и во дворе не осталось даже полоски тени. Невыспавшиеся и помятые юноши разобрали деревянные мечи и нехотя стали разбиваться по парам. Сантьяго, естественно, оказался вместе с Педро, а к Пепе резво подбежал голый до пояса Иносенсио. Этой ночью он стоял на часах у ворот училища и поэтому хорошо выспался. Ворота прочно запирались на огромный засов, а ключ от калитки, обитой полосами меди, позеленевшей от влажного океанского воздуха, хранился у дежурного преподавателя, спавшего в караульном помещении.
Самой лучшей вахтой считалась ночная: часовой устраивался поудобнее в будке возле ворот и спокойно дремал до утра. Его единственная обязанность состояла в том, чтобы разбудить преподавателя, если, паче чаяния, в училище посреди ночи прибудет гонец со срочной вестью и примется барабанить в ворота. Однако такого практически никогда не случалось, а ночным гулякам и в голову не могло прийти ломиться в мрачные ворота монастыря. Иносенсио славно отдохнул и жаждал позабавиться.
– Сразимся, пухлячок, – предложил он, хлопая мечом по предплечью Пепе. Он с возмущением отбил в сторону меч, но тот, описав дугу, уперся ему в живот.
– Сейчас я насажу тебя как поросенка на вертел и потащу в кухню, – захохотал Иносенсио. – И будет
