Александр Прозоров - Тайна князя Галицкого

– Это неприлично.

– Фи, какие мы правильные! – фыркнула девушка. – Нормальные люди такими не бывают. Подожди, дай подумать… Я так полагаю, пару лет назад какая-то прошмандовка завладела твоим сердцем. Сперва обрадовалась, потом сунула в рот, почавкала, поморщилась, да и выплюнула к чертям собачьим. И ходишь-то ты с тех пор без сердца и всех баб тайно ненавидишь.

– Ну, а ты, девочка пятидесяти четырех лет, – сказал, глядя прямо перед собой, Евгений, – прискакала в Москву, чтобы в постель к идиоту какому-нибудь забраться, а потом принудить на тебе жениться, прописаться, а после развода половину его жилплощади оттяпать. И вот оно, счастье!

– Упс-с, обиделся, – озабоченно пробормотала Катерина. – Значит, попала в точку. Извини, не хотела.

– Ни фига не попала, – поморщился Женя.

– Да ладно, не бери в голову. Бабы-дуры, помнишь-то? Кроме меня, конечно же. Я, если бы захотела, тебя бы в первый же день выдрессировала, ты бы на задних лапках бегал, тапочки в зубах носил и от счастья млел, когда бы я тебе за ушком чесала. Просто поленилась.

– Ага, – усмехнулся Евгений.

– Ты же весь из себя бестолковый и зашуганный. И машина у тебя на ладан-то дышит, цена сто рублей в базарный день. Думаю, тебе самому жить негде…

– Не бойся, есть, – сознательно поддался на нехитрую уловку Леонтьев. – Двухкомнатная квартира почти в центре. Правда, с мамой. Но смысл соблазнить налицо. Когда начнешь?

– О-о, да ты завидный лох, нужно брать… – Девушка приподнялась и обняла его сзади за шею. – Щас-щас… Как же мне проникнуть в твою уютную квартирку? Тут, главное, лапу просунуть, а там и всей птичке пропасть. Ага… Предлагаю-то уговор. Хочешь, я найду тебе твою школу? Если не смогу, исполняю два любых твоих желания. Если найду, то два месяца живу в твоей комнате. Заметано?

– А что мы скажем маме?

– Скажем, что я твоя любовница. Не дрейфь, в твоем возрасте это нормально! Мама еще и обрадуется. Небось, тоже подозревает, что ты гомик. Заметано? – повторила она.

– И не боишься с чужим мужчиной в одной комнате жить?

– Смеешься? – Катя отпустила его шею и легла рядом на спину, старательно заглядывая в глаза. – Если уж ты сейчас меня не трогаешь, чего мне потом бояться?

– Классные сиськи, – опустил на нее глаза Женя.

– Спасибо! Ну что, договорились?

– Нет, – поднялся он. – Отвернись, я тоже хочу искупаться.

Еще отъезжая из Москвы, Басарга уже знал по предыдущему опыту, что это надолго. Конец сентября на дворе. Значит, в усадьбу он попадает незадолго до ледостава. Придется ждать, пока схватятся реки, пока встанут зимники, да и возвращаться верхом. А лошадь не струг – ее кормить и поить надобно и отдых давать.

Именно так все и вышло. В середине октября, уже под первыми снежинками, холопы вытащили на берег струг и стали разгружать его, готовя к долгой зиме. Подьячий же, исполняя царский приказ, отправился в пустынь, заказывать поминальные службы и передавать деньги.

По пути туда он даже не остановился в Корбале, погруженный в мысли о заточенной в монастырь Мирославе. В разговоре с братией пару раз оговорился, назвав именем княжны почившую царицу. Однако служба, исповедь и причастие успокоили душу боярина. По приглашению монахов, чтящих его чуть не наравне с преподобным Варлаамом, Басарга остался на обед. За минувшие годы число иноков пустыни выросло до трех десятков, многие были зело крепки и рукасты, и кушанья варили – пальчики оближешь.

Возвращаясь сытым и успокоенным, возле лавки книжницы Леонтьев натянул поводья. Боярин знал, что острая, режущая связь, которая перед лицом беды превратила его и княжну Мирославу в единое целое, больше не позволит ему размениваться на обволакивающие объятия Матрены, на ее тягучие ласки и спокойную преданность. Однако в доме книжницы подрастали двое румяных мальчишек и одна задумчивая девчонка. И увидеть их Басарге очень хотелось.

У калитки Басарга набросил поводья на воротной столб, отпустил подпругу кобылке, толкнул дверь. Книжница, услышав слабый скрип, выглянула на крыльцо, а потом выскочила, как была, в одной поневе, обняла и крепко прижалась щекой к груди.

– Господи, я так истосковалась! Страху натерпелась, ни словом сказать, ни пером описать. Где это видано: гонец появился – тем же часом в лодку и на два месяца без единой весточки! Пойдем, идем скорее. Ты совсем замерз. Я тебя отогрею.

Басарга взглянул в ее голубые глаза, поцеловал их и понял, что жестоко ошибался. Его сердце всегда оставалось здесь…

Дела монастырские и хозяйственные, Матренина улыбка и баловство детей так стремительно скрали месяц, прошедший от первого снега до крепкого льда, что подьячий его толком и не заметил. Вроде как только что приехал – а вокруг уже зима, мир спит под толстым снежным одеялом, а жизнь в далекой Москве кажется чем-то сказочным и нереальным.

На праздник Параскевы Пятницы Басарга понял, что нужно брать себя в кулак, и решительно посадил на коней троих самых умелых холопов, считая Тришку. Забирать с собой все воинство не стал. Больно хлопотно. Снарядить для рати десять человек – это тридцать лошадей собрать, припасы сложить в дорогу, оружие, палатку, лекарства и лубки, да еще в такую даль маленькую армию за свой кошт привести. А надо ли? Чай, гонцов нет, государь никого не исполчает. Нужны ли они будут в Москве? Между тем в борах поважских зима – лучшее время для лесоповала. По мерзлой земле стволы выволакивать куда как сподручнее, нежели через слякоть или топь. Так что Тумрум к делу лишних работников быстро пристроит, у старосты не побездельничаешь. Будет боярину и доход заместо убытка, и хлопот куда как менее.

У книжной лавки путники задержались всего на четверть часа – сбитня попить у гостеприимной хозяйки. Холопы и вовсе в дом не заходили, а боярин не задерживался. Затем поднялись в седло, выехали на лед реки и дали шпоры скакунам…

Путь был привычный и хорошо нахоженный. Первый долгий переход вовсе без привалов – потом полный день отдыха на постоялом дворе Вельска. Три быстрых перехода с ночевками в лесу – два дня отдыха в тепле и покое в Тиксне. Два перехода вверх по Сухоне – день в Вологде, чтобы лошади могли досыта наесться сена, а не чахлой осоки, местами отрываемой копытами из-под сугробов. И опять – длинный, без привалов, переход до Пошехонья, после которого скакунам полагались конюшня и покой в широко раскинувшемся селе Пертома, полсотни дворов которой стояли друг от друга на удалении в двести-триста саженей. Такой вот тут странный сложился обычай.

Царский подьячий был достаточно богат, чтобы ночевать не в махонькой светелке, отправив слуг на конюшню, а в просторных горницах, с личной печью и отдельной спаленкой. Посему и сам Басарга почивал на мягкой перине, и холопы расположились в тепле и с удобствами, кто на полатях, кто внизу, на составленных лавках.