Джон Рэтклиф - Роковой бриллиант дома Романовых
Поезд опять помчался с максимальной скоростью в новом направлении. Но когда поезд приближался к Куломзину, последней станции перед Омском, по вагонам неожиданно прошел сильный толчок. Вагоны налетели друг на друга. Тормоза заскрипели. Хор диких голосов достиг ушей путешественников. Дальше нельзя было ехать, потому что рельсы оказались снятыми. Целый поток большевистских солдат, устроивших здесь засаду, сразу наполнил поезд. Солдаты Яковлева были в нерешительности — оказать сопротивление или нет. Один из красных офицеров показал Яковлеву бумагу. Екатеринбургский исполком, после бурного заседания, на котором были раскрыты предполагаемые планы «предателя» Яковлева, объявил комиссара вне закона.
— Вы пытались увезти императора за границу! — закричал офицер: — Я вас арестую!
Но тут вмешались в дело спутники Яковлева; они не хотели верить в то, что он способен на предательство, и спасли Яковлева от ареста. Яковлев, действуя с нечеловеческой энергией, велел отцепить паровоз. В то время, как поезд с пленниками остался на месте, он помчался дальше в Омск и по телеграфу связался с московским правительством. Но от своих бывших друзей он получил приказ подчиняться распоряжениям Екатеринбургского Совета. Он был объявлен вне закона.
Яковлев все еще не теряя надежды спасти царя, помчался обратно в Куломзино, велел снова прицепить паровоз к поезду и приказал направить поезд на Екатеринбург. Он думал убедить уральский Совнарком разрешить поезду проехать дальше. Дело в том, что связь центрального правительства с местными Советами, в особенности в Сибири и на Урале, была еще не налажена. Но когда поезд прибыл в Екатеринбург, его сейчас же оцепила красная гвардия. Яковлев, полагаясь на силу своего личного обаяния, презирая смерть, поспешил на заседание Совета.
Его отряд, раздосадованный грубым обращением со своим комиссаром и разозленный вмешательством в его распоряжения чужих солдат, тем временем начал схватку.
Произошла короткая борьба. Отряд был разоружен.
Яковлева перекричали на заседании Совета и не дали ему говорить. Он знал, что в Совнаркоме в Москве находится его лучший друг, его верный товарищ Троцкий. Советское правительство успело переселиться из Петрограда в Москву. Решив выполнить миссию, которую, как ему казалось, ему поручила мертвая Александра, или же умереть, Яковлев поспешил в Москву, чтобы сделать попытку снова заполучить царственных пленников в свои руки.
Но Троцкий отказался его принять.
Яковлев был арестован. Он исчез. Он больше не всплывал на поверхность. Его имя было вычеркнуто из списка живых, его поглотила революция. Он последовал за своей покойной возлюбленной тем же путем, который должен был привести его к сияющей свободе, но окончился во мраке смерти и забвения.
Император, императрица и великая княжна Мария в Екатеринбурге были помещены в доме купца Ипатьева. Вслед за ними прибыли остальные великие княжны и цесаревич. Последние верные люди, сопровождавшие императорскую чету, во время этого полного приключений путешествия, которое, собственно говоря, было бегством, и — история повторяется! — напоминало бегство Людовика XVI в Варенн, частью были отправлены назад, частью арестованы. Князь Долгоруков, одна из самых храбрых, благородных и симпатичных фигур этой эпохи развала, заплатил за свою верность Николаю прежде всего тем, что его бросили в тюрьму.
Начался последний акт трагедии дома Романовых.
XXII
Если бы петербуржцы еще имели время интересоваться чужими делами, то они наверно, удивились бы, что после взрыва в доме танцовщицы Лу де Ли зимой 1917 года, не было произведено никакого следствия. А ведь много людей нашло смерть под развалинами взорвавшегося флигеля особняка! Среди них находилось несколько крупных фигур времен старого режима, но, хотя прошлое было отделено от настоящего всего несколькими месяцами, казалось, что оно было уже давно-давно.
В ту памятную ночь на 26 октября 1917 года курьер царицы сделался пленником танцовщицы. Со странной улыбкой, которую никто не мог разгадать, кроме Фушимы, поспешившей на тихий зов незаметного звонка, Лу де Ли, еще пылая от радости минувшей ночи, шума празднества и катастрофы которой закончилась вакханалия, положила бесчувственного Бренкена на свою постель. Усталым движением руки она отобрала у него голубой Могол, бриллиант царицы из-за которого морской офицер пережил так много приключений. Она отдала маленькой японке, которая бесшумно двигалась в своем розовом шелковом кимоно, несколько приказаний, в то время, как сама расстегнула грудь бесчувственного Бренкена, ища раны. Когда она, словно лаская, мягко погладила его по волосам, она почувствовала липкую, красную жидкость. Она сейчас же отправила свою японку к доктору Итоку, японскому врачу, хорошо умевшему хранить чужие тайны. Доктор Итоку пришел через полчаса. Это был холодный улыбающийся азиат избродивший весь свет и имевший непонятные связи с самыми таинственными людьми на свете.
— Хотя он человек белой расы, — сказала Лу де Ли, посмотрев на японца сквозь полузакрытые веки, — но ты не откажешь мне в одолжении исследовать его.
Улыбка японца стала несколько любезнее. Он распаковал свою маленькую кожаную сумку и, бросив быстрый взгляд на бесчувственного, тут же занялся его головой. Минуту спустя его врачебный чисто профессиональный интерес был настолько пробужден, что об антипатии, на которую намекнула танцовщица, очевидно, не могло быть и речи.
— Где этот человек получил удар? — спросил он.
— Какой удар? И что случилось с ним? — спросила Лу.
— Пролом черепа! — ответил доктор Итоку: — Очевидно, от удара прикладом.
— Это опасно?
— Ну, как сказать… Жар внушает опасения. Где с ним произошло это несчастье?
— Он в таком виде уже пришел… Долгое время мотался.
Японец кивнул головой.
— Это редкий случай, чтобы человек с проломом в черепе целыми часами мог ходить… Но тем сложнее…
Он дал указания. Лу и слышать не хотела о том, чтобы перевести раненого в клинику. Японец снова кивнул, по-прежнему улыбаясь.
— Ты будешь молчать, доктор! — заметила Лу, выпроваживая его. — Никто не знает об этом, кроме Фушимы. Но Фушима скорее позволит вырвать себе язык, чем скажет слово.
Японец в ответ молча кивнул головой и ушел в ночь.
Какую ночь! Разве существуют лучи, волнами переносящиеся от событий к событиям? Разве бывают симпатии, которые, подобно светящимся птицам, прорезывают мрак и связывают людей, которых как будто разделяет вечность?
Сначала больной в бреду кричал только о царице. В своих бредовых видениях он боролся за романовский бриллиант. Из этих кратких отрывистых намеков Лу де Ли узнала все; она все время с напряженным вниманием сидела у его изголовья и прислушивалась. Ее черные густые ресницы прикрывали подсматривающие глаза. На ее красных молодых губах играла загадочная улыбка, холодная, жестокая улыбка. Но неожиданно Вольдемар замолчал. Он замолчал, обеспокоенный, почти озверевший. Казалось, что он шествовал по неведомым мирам. Казалось, что его душа переносилась через потоки и реки, через города и горы. И тогда бесконечная тоска громким криком вырвалась из его измученной души:
