Генри Хаггард - Клеопатра
Она замолчала, прикрыв глаза рукой, и я был этому рад, потому что от ее слов я съежился на скамье рядом с ней.
– Обо мне думают плохо, люди осуждают меня, я знаю, и называют блудницей, хотя упрекнуть могут лишь в том, что я оступилась единственный раз в жизни, полюбив величайшего человека на земле, и от любви непреодолимая страсть действительно разгорелась у меня в сердце, но горела она священным огнем. Бессовестные александрийские сплетники готовы клясться, что я отравила моего брата Птолемея, которого римский сенат против всех человеческих законов насильно навязал в мужья мне, его сестре! Но эти обвинения – неправда. Он заболел и умер от лихорадки. Мало того, они говорят, что я собираюсь убить и Арсиною, свою сестру, которая, скорее, меня бы убила, если бы у нее была такая возможность, – но и это отвратительная ложь! Хоть она и ненавидит меня, не желает знать, я нежно люблю свою сестру. Да, все думают обо мне плохо, осуждают меня, хоть тому и нет причин. Даже ты думаешь обо мне плохо, Гармахис, и осуждаешь меня.
О Гармахис, перед тем как судить, вспомни, что такое зависть! Это мерзкая хворь разума, разъедающая душу, которая заставляет желчных ничтожеств все видеть в извращенном свете… Видеть Зло на открытом лике Добра и искать грязные пятна на чистом лоне невинности! И всюду видеть Порок! Подумай о том, Гармахис, каково это находиться над толпой негодяев, над любопытной и бесчестной чернью, которая ненавидит тебя за твое богатство и твой ум, скрежещет от ярости зубами и пускает стрелы лжи под прикрытием собственного ничтожества. У них нет крыльев, чтобы взлететь, и, видя что-то возвышенное, они жаждут низвести все высокое и благородное до своего уровня, опошлить и втоптать в грязь.
Не спеши думать плохо о великих, в каждом слове, в каждом поступке которых миллионы злых ушей и враждебных глаз выискивают мелочные, самые безобидные ошибки, а о каждой даже самой незначительной провинности торжественно трубит миллион глоток, пока по миру не разносится злорадная весть о страшном грехе и якобы совершенном преступлении. Не говори сразу: «Это так, это наверняка так, они правы», спроси: «А правда ли это? Действительно ли все было так?» Суди справедливо и осторожно, Гармахис, как судила бы я, окажись на твоем месте. Помни, что царица не бывает свободной, не принадлежит себе, она всего лишь инструмент, оружие, игрушка в руках тех политических сил, которые творят историю и заполняют ее страницы. О Гармахис, стань мне другом – другом и советником, – другом, которому я могла бы безраздельно доверять, ибо здесь, в этом многолюдном дворце, нет души более одинокой, чем моя. Тебе я доверяю, в твоих спокойных глазах я вижу верность. Я хочу высоко поднять тебя, Гармахис. Мне невыносимо мое душевное одиночество! Я должна найти человека, который понимал бы меня и которому я могла бы рассказывать о том, что лежит у меня на сердце, не опасаясь предательства. У меня есть недостатки, я сама знаю, но я достойна верности, твоей преданности, потому что среди плохих семян в моей душе есть и доброе зерно. Скажи, Гармахис, ты чувствуешь сострадание ко мне, сжалишься ли ты над моим одиночеством, станешь ли другом той, у которой поклонников, придворных, рабов, слуг столько, что и сосчитать нельзя, но нет ни одного настоящего друга? – Она подалась ко мне, легко коснулась моей руки и посмотрела на меня своими чудесными фиалковыми глазами.
Я был подавлен. Когда я подумал о завтрашнем вечере, боль, стыд и печаль захлестнули меня. Я – ее друг! Она выбрала меня! Я – тот, у кого на груди уже спрятан приготовленный для убийства кинжал! Я наклонил голову, и из моей груди вырвался то ли всхлип, то ли стон.
Но Клеопатра, полагая, что я просто потрясен ее неожиданно свалившейся на меня милостью, ласково улыбнулась и сказала:
– Уже поздно. Завтра вечером, когда ты принесешь мне предсказания, мы продолжим разговор, о Гармахис, мой друг, и ты дашь мне ответ. – И она подала руку для поцелуя. Не помня себя, в смятении, я поцеловал ее, и в следующий миг она ушла.
Я словно во сне проводил ее взглядом, оставшись стоять как завороженный.
Глава VI
О ревности Хармионы, о смехе Гармахиса, о подготовке к кровопролитию и о вести, которую передала Гармахису Атуа
Я стоял, погрузившись в раздумья. Потом случайно мой взгляд упал на венок из роз, и я поднял его. Не знаю, как долго я так простоял, но когда мои глаза наконец оторвались от венка, я увидел Хармиону, о которой совсем позабыл. И хотя тогда мне это не показалось чем-то важным, я заметил, что лицо ее горит, как будто от гнева, и она постукивает ногой по полу.
– Ах, это ты, Хармиона! – сказал я. – Что с тобой? Ты злишься? Из-за того, что так долго простояла в нише? Ты же могла незаметно уйти, когда мы с Клеопатрой выходили на площадку.
– Где мой шарф? – спросила она, обжигая меня гневным взглядом. – Я уронила здесь свой шелковый вышитый шарф.
– Шарф? Но разве ты не видела? Клеопатра начала расспрашивать меня о нем, и я его выбросил с башни.
– Я это видела, – ответила девушка. – И слишком хорошо видела. Ты выбросил мой шарф, но вот венок из роз… Его ты не стал выбрасывать. Конечно, ведь это «подарок царицы»! Поэтому царственный Гармахис, жрец Исиды, избранник богов и коронованный фараон, преданный земле Кемет, посвятивший себя возрождению и процветанию Египта, сберег его и отныне будет им любоваться. А что там мой шарф? Его он выбросил с башни, стоило только этой развратной царице улыбнуться!
– О чем ты говоришь? – спросил я, удивленный горечью в ее голосе. – Я не понимаю твоих загадок, разгадай мне их.
– Ты не понимаешь, о чем я говорю? – Она вскинула голову, показав плавный изгиб белой шеи. – Да ни о чем! О самом главном! Понимай это как хочешь. Неужели ты так простодушен? Хочешь знать, о чем я говорю, Гармахис, мой брат и господин? – продолжила она твердым глухим голосом. – Так я скажу: тебе грозит большая опасность. Клеопатра опутала тебя своими роковыми чарами. Еще немного, и ты полюбишь ее, Гармахис! Полюбишь ту, которую завтра должен убить! А пока стой и смотри как завороженный на венок, который ты держишь в руке, венок, который ты не смог выбросить следом за моим шарфом… Разумеется, ведь он только сегодня был на голове Клеопатры! К его запаху роз примешался аромат волос любовницы Цезаря. Цезаря и других мужчин! Прошу, мой Гармахис, скажи, как далеко у вас зашло там, на площадке, а то мне из моего укрытия ничего не было видно и слышно? Это прекрасное местечко для влюбленных, не так ли? Да и время, согласись, подходящее! Значит, сегодня Венера царит над всеми звездами?
Все это она произнесла со спокойным, даже скромным видом, мягко, ласково, хотя слова ее звучали так ядовито, что каждый звук жег мне сердце. Ее речь меня так разозлила, что я не мог ей сразу достойно ответить.
