Юрий Черняков - На безымянной высоте
— Что, дождь все идет? — спросил Марек по-русски с польским акцентом, доставая флягу с самогоном, пока они вожделенно косились, едва не пуская слюну, на нарезанное пластами сало, лежавшее на столе.
— Не прекращается, — подтвердил белобрысый Гриша. — А где твоя жинка? — спросил он подозрительно.
— В своей комнате. Разбудили вы ее, сейчас выйдет.
Наконец появилась Ева и, пока Марек разливал самогон, нарезала гостям хлеба, пододвинула сало, на которое они тут же набросились и стали жадно уминать, не скрывая голода.
— Что, плохой стал у фрицев харч? — спросил Марек насмешливо.
Они покосились на него, неопределенно кивнули и снова навалились, боясь оторваться.
— Такой плохой, что ко мне сюда как на разведку бегаете — аж за линию фронта, — заключил Марек.
— Да какая там линия фронта, — неопределенно сказал как отмахнулся Валера. — А харч у них для своих нормальный, только нам ничего уже не достается.
— Значит, обратно к Советам решили подаваться? Где покормят, там и родина?
— Где деньги, там и родина… Ты не бойся, дед, мы тебе заплатим! — сказал, несмотря на набитый рот, Гриша.
Он достал из кармана смятые советские рубли и выложил их на стол.
— Тю! — воскликнула Ева, которая не переставала щуриться и зевать. — Это ж чем вы заплатите, сынки? Раньше совсем вам не платили, а теперя, никак, грошики завелись?
— Чем? Хочешь — рублями вот, а хочешь — дойчмарками. — Гриша пожал плечами и запустил руку в карман штанов, откуда вытащил еще денег, среди которых были и немецкие.
— А чего мне твои советские деньги? — сказал, изображая пренебрежение, пан Марек и отодвинул ворох рублей. — Кому они тут нужны?
— Бери, бери, — поспешно пододвинул их обратно к нему Валера. — Скоро здесь советская власть опять будет хозяйничать. В колхоз еще вступишь. Пригодятся.
— Это вам немцы так говорят? — осторожно спросил пан Марек. — Про советскую власть? Или еще кто-то?
Парни переглянулись.
— Ну нам листовки русские самолеты сбрасывают… Немцы расстреливают, если кого увидят, что читает… Читаем больше ночью. Да мы и сами… Что мы, слепые? Сами, что ли, не видим, куда дело идет, — ответил Гриша.
— И потому у вас советские рубли завелись? — спросила Ева. — Думаете ими от коммунистов откупиться? Так-так… И что же вы, ребята, дальше делать собираетесь? — Она села за стол, качая головой, явно жалея своих гостей. — Это ж надо, а! Такие молодые, только жить начинаете… И уже податься вам некуда!
Они снова переглянулись и, как провинившиеся школьники, опустили глаза, замолчали.
— Дядя Марек, тетя Ева… помогите, а? — заканючили они хором и вразнобой. — Мы ж по принуждению, никогда бы против своих не пошли…
— Ладно, там с вами сами разберутся, — нахмурился Марек. — Поэтому лучше бы вам добровольно сдаться… Но только с умом. Поняли, нет?
Парни смотрели понуро, непонимающе.
— Сейчас растолкую… Ева, ты нас не слушай, лучше пойди самовар нам поставь. И грибков там своих принеси да лучку еще порежь… Разговор будет мужицкий, не для твоих ушей. Ты их только жалеть можешь… А что посоветовать — не знаешь… Да вы ешьте пока, разговор долгий будет.
По-прежнему молча, спеша и давясь, они ели, а хозяин пристально смотрел на них.
— Вы, хлопцы, не отмалчивайтесь. Баба моя верно вас спросила, — сказал пан Марек, когда, отдуваясь, они отвалились от стола. — Война-то к концу. Надо всем себе место поискать… Куда хоть собираетесь подаваться? Только откровенно. Мы вам только добра желаем.
— Не в Сибирь же, — хмыкнул Гриша, не поднимая головы.
— А для вас, как я понимаю, везде теперь будет Сибирь, — усмехнулся Марек. — Даже в Рио-де-Жанейро. Предателей нынче нигде не любят.
— Мы не хотели, нас заставили… — снова заговорили они, оправдываясь.
— Это как же? — поинтересовался пан Марек.
И дал им закурить немецких сигарет. Они жадно затянулись. Ева махнула рукой и вышла к внучке, заплакавшей во сне.
— Вы учтите, я ведь не прокурор, и здесь вам не трибунал. Со мной лучше начистоту. Тогда только смогу подсказать, как вам быть и чего делать…
Они снова переглянулись.
— Расскажи хоть ты, — тихо сказал Валера Грише.
— Ну мобилизовали нас… И только пригнали с маршевой ротой под Харьков в сорок втором, так сразу в окружение и попали, — стал неохотно рассказывать Гриша. — А там и плен… Повоевать толком не успели. Немцы наши винтовки посмотрели, а там все обоймы целые, и стволы без порохового нагара… Ну вроде к нам особое отношение. Хотя жрать поначалу все равно не давали. Ну а потом уже стали агитировать: вступайте, мол, в РОА. Тогда, мол, от пуза накормим. Ну мы с Валерой так решили: лучше пойдем пока к Власову, а там посмотрим. Сбежим при удобном случае.
— Ну да, поглядим сначала, чья возьмет, — кивнул пан Марек. — И вот вы увидели, чья взяла, и что дальше?
— Да нет, мы все равно сначала думали: как-нибудь с оружием к своим перебежим, может, простят… «Шмай-серы» с собой захватим. В своих договорились не стрелять, а только в воздух.
— Это вы, считай, уже второй, нет, третий год назад к вашим перебегаете, — негромко сказал пан Марек, напряженно думая о своем.
Они снова переглянулись.
— Чего-то вы, хлопцы, недоговариваете, а?
— Нас евреев заставили расстреливать, — не поднимая головы, сказал Гриша. — Сказали нам наши начальники, что это грех небольшой — евреев убивать… Все, вроде того, через это проходят… А если откажемся — нас самих к стенке поставят.
— Ну да, их все равно бы расстреляли, да и вас вместе с ними, верно? — посочувствовал Марек, переглянувшись со снова входящей в комнату женой.
— А детишки среди евреев были? — спросила пани Ева.
Гриша ничего не ответил, только спрятал глаза, отвел в сторону.
— А потом нас заставили расстрелять подпольщиков, — продолжил он после паузы. — И тогда уже наши начальники ничего нам не сказали. Вроде так и надо. Куда вы, мол, теперь денетесь.
Ева легко провела рукой по его слипшимся от пота волосам.
— Ну да, а чем дольше готовишься к побегу, тем труднее решиться, — понимающе сказал пан Марек. — Так?
И снова налил всем по стопке самогона.
— Что, по себе знаешь? — спросила Ева. — Представляете? Я уже на третьем месяце была, а он все думал: жениться на мне или сбежать из-под венца!
И так же как Гришу, любовно потрепала мужа по редеющим волосам.
— Главное — теперь толку нет никакого сдаваться, — тихо сказал Гриша. — Хорошо, если сразу не расстреляют, а только в лагеря зашлют, на Колыму, да еще пожизненно.
