Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Ведь вы мне предлагаете торговое предприятие, не так ли?
— Богатейшее!
— Ну, раз вы предлагаете мне торговое предприятие, то я могу обсуждать его.
— Обсуждай, Планше; это поможет выяснить истину.
— С вашего позволения, сударь, я скажу, что, во-первых, там есть парламент.
— А потом?
— Армия.
— Хорошо. Нет ли еще чего?
— Народ.
— Все ли?
— Народ сверг и казнил короля, отца теперешнего. Так уж, наверное, он и этого не примет.
— Планше, друг мой, — отвечал д'Артаньян, — ты рассуждаешь так, словно у тебя на плечах головка сыра… Народу уже надоели эти господа, которые называются какими-то варварскими именами и поют псалмы. Я заметил, любезный Планше, что народ предпочитает шутки церковному пению. Вспомни Фронду: как пели в то время! Славное было времечко!
— Ну, не очень-то! Меня чуть было не повесили!
— Да» но все-таки не повесили! И наживаться ты начал под эти песни.
— Ваша правда, но вернемся к армии и парламенту.
— Я сказал, что беру двадцать тысяч ливров господина Планше и сам вношу такую же сумму; на эти сорок тысяч я наберу войско.
Планше всплеснул руками. Видя, что д'Артаньян говорит серьезно, он подумал, что лейтенант положительно сошел с ума.
— Войско?.. Ах, сударь! — произнес он с ласковой улыбкой, опасаясь разъярить этого сумасшедшего и довести его до припадка бешенства. Войско! А какое?
— В сорок человек.
— Сорок человек против сорока тысяч? Маловато! Вы один стоите тысячи человек, в этом я совершенно уверен; но где найдете вы еще тридцать девять человек, которые могли бы сравниться с вами? А если и найдете, кто даст вам денег заплатить им?
— Недурно сказано, Планше!.. Черт возьми, ты становишься льстецом!
— Нет, сударь, я говорю то, что думаю; как только вы с вашими сорока людьми начнете первое настоящее сражение, я очень боюсь…
— Так я не буду начинать настоящего сражения, любезный Планше, — отвечал гасконец с улыбкою. — Еще в древности были превосходные примеры искусных маневров, состоящих в том, чтобы избегать противника, а не нападать на него. Ты должен знать это, Планше; ведь ты командовал парижанами в тот день, когда они должны были драться с мушкетерами. Тогда ты так хорошо рассчитал маневры, что не двинулся с Королевской площади.
Планше засмеялся.
— Правда, — согласился он, — если ваши сорок человек будут всегда прятаться и действовать хитро, так можно надеяться, что никто их не разобьет. Но ведь вы хотите достичь какой-нибудь цели!
— Разумеется. Вот какой я придумал способ быстро восстановить короля Карла Второго на престоле.
— Какой? — вскричал Планше с удвоенным вниманием. — Расскажите ваш план. Но мне кажется, мы кое-что забыли.
— Что?
— Не стоит говорить о народе, который предпочитает веселые песни псалмам, и об армии, с которой мы не будем сражаться, но остается парламент, он-то ведь не поет.
— Но и не дерется. Как тебя, Планше, человека умного, может тревожить эта кучка крикунов, которую называют охвостьем и скелетом без мяса! Парламент меня не беспокоит.
— Ну, если так, не будем о нем говорить.
— Хорошо. Перейдем к самому главному. Помнишь ты Кромвеля, Планше?
— Много слыхал про него.
— Он был славный воин!
— И страшный обжора.
— Как так?
— Он разом проглотил всю Англию.
— Хорошо, Планше; а если б накануне того дня, как он проглотил Англию, кто-нибудь проглотил его самого?
— Ах, сударь, то он был бы больше его самого. Так говорит математика.
— Хорошо. Вот мы и пришли к нашему делу.
— Но Кромвель умер. Его поглотила могила.
— Любезный Планше, я с радостью вижу, что ты стал не только математиком, но и философом.
— Я употребляю в лавке много печатной бумаги; это просвещает меня.
— Браво! Стало быть, ты знаешь, — ты не мог научиться математике и философии, не научившись хоть немного истории, — что после великого Кромвеля явился другой, маленький?
— Да, его звали Ричардом, и он сделал то же, что и вы, господин д'Артаньян: подал в отставку.
— Хорошо! Очень хорошо! После великого, который умер, после маленького, который вышел в отставку, явился третий. Его зовут Монком. Он генерал очень искусный, потому что никогда не вступает в сражение; он отличнейший дипломат, потому что никогда не говорит ни слова, а желая сказать человеку: «Здравствуй», размышляет об этом двенадцать часов и наконец говорит: «Прощай». И все ахают, потому что слова его оказываются кстати.
— В самом деле, это не худо, — сказал Планше. — Но я знаю другого политика, очень похожего на него.
— Не Мазарини ли?
— Он самый.
— Ты прав, Планше. Только Мазарини не имеет видов на французский престол; а это, видишь ли, меняет все дело. Так вот, Монк, у которого на тарелке лежит, точно жаркое, вся Англия, который готовится проглотить ее, этот Монк, заявляющий приверженцам Карла Второго и самому Карлу Второму: «Nescio vos»…3— Я не понимаю по-английски, — сказал Планше.
— Да, но я понимаю, — отвечал д'Артаньян. — Nescio vos значит: не знаю вас… Вот этого-то Монка, самого важного человека в Англии, после того как он проглотил ее…
— Что же?
— Друг мой, я еду в Англию и с моими сорока спутниками похищаю его, связываю и привожу во Францию, где перед моим восхищенным взором открываются два выхода.
— И перед моим! — вскричал Планше в восторге. — Мы посадим его в клетку и будем показывать за деньги!
— Об этой третьей возможности я и не подумал. Ты нашел ее, Планше!
— А хорошо придумано?
— Прекрасно. Но мое изобретение еще лучше.
— Посмотрим, говорите.
— Во-первых, я возьму с него выкуп.
— Сколько?
— Да такой молодец стоит сто тысяч экю.
— О, разумеется!
— Или, что еще лучше, отдам его королю Карлу Второму. Когда королю не придется бояться ни славного генерала, ни знаменитого дипломата, он сам найдет средство вступить на престол, а потом отсчитать мне эти сто тысяч экю. Вот какая у меня идея! Что ты скажешь о ней, Планше?
— Идея бесценная, сударь! — вскричал Планше, трепеща от восторга. Но как пришла она вам в голову?
— Она пришла мне в голову как-то раз утром, на берегу Луары, когда наш добрый король Людовик Четырнадцатый вздыхал, ведя под руку Марию Манчини.
— Ах, сударь, смею уверить вас, что идея бесподобна, но…
— А, ты говоришь «но»?
— Позвольте… Ее можно сравнить со шкурой того огромного медведя, которую, помните, надо было продать, но раньше содрать с еще живого медведя. А ведь взять Монка — это не шутка.
