Наталья Павлищева - Царь Грозный
Таких, как он, много, почти у всех, пришедших к Казани, родные погибли от рук басурманов, у каждого есть свой спрос с проклятых. Оттого и злы русские, оттого и не миновать расправы казанцам. Зря они не согласились встать под руку молодого царя Ивана, решилось бы все добром. Нет, не захотели колени преклонить, прощения за все свои злодеяния попросить. Русские хотя и страшный счет к казанцам имеют, но повинную голову меч не сечет, простили бы небось. Так нет ведь! Закрылись, проклятые, в своем городе за стенами, даже оттуда пакостят, как могут. Вот потому и не ждать им пощады, когда русские все же возьмут Казань! И чтобы это случилось скорее, Хотюня и такие же, как он, долбят и долбят сырую землю, задыхаясь в подкопах, мечтая только об одном: расквитаться с обидчиками.
Выбравшись на поверхность, Хотюня долго сидел, глядя на крепкие стены Казани. Рядом тяжело опустился наземь такой же, как он, копатель Михей. Тоже посидел, вглядываясь в даль, потом вздохнул:
– Слышь, Хотюня, я чего думаю…
– А? – устало отозвался тот.
– Мы колодезь нарушим, а там ведь тоже бабы с детьми…
– Ну? – подивился Хотюня. Чего это Михей? Ясно, что в городе баб с детишками полно.
– Жалко их… А как на приступ пойдем, всех без разбору бить станем?
Хотюня ответил, не раздумывая:
– Я баб бить не стану. Хотя они наших не жалели!
– Так они басурманы, а мы русские!
– Ага, потому им можно моих было в полон угнать с веревкой на шее?! Любого казанца, какого увижу, задушу своими руками! И баб бы их всех перебить, чтоб татей не рожали!
– Бабы не виноваты, – почему-то смущенно возразил Михей. Хотюня вздохнул:
– Бабы нет. И детишки тоже. Да только старше станут, нам мстить начнут. А наши дети им…
– Будет ли конец этой мести?
– Нет. Пока род людской будет жив, не будет.
– А священник говорит, что прощать надобно уметь даже заклятому врагу…
– Вот пусть он и прощает! А я как своих детишек и женку вспомню, так никому простить не могу! Потому, как в город попаду, так не пощажу ни единого татя! – Кулаки Хотюни сжались так, что ногти впились в ладонь, оставив красные следы. Покосившись на пудовые кулаки товарища, Михей понял, что многим казанцам несдобровать при штурме, у многих русских кулаки вот так сжимались при мысли о мести насильникам.
Через пять суток князь Серебряный услышал в подкопе над головами голоса людей, пришедших за водой. Когда в подкопе взорвали 11 бочек пороху и вместе с тайником взлетела часть стены, особо горячие русские полки бросились в город. Царь едва удержал от немедленного штурма остальных.
– Царь Иван Васильевич, пошто не даешь побить поганых? Многих уложили уже, чего же оставлять других?
– Подождать надобно, в малый пролом многими силами не войдешь, только людей погубим.
Не знавшие о втором большом подкопе разводили руками: и чего ждать?
Тем временем на городские стены выходили местные колдуны и ворожеи, мерзко ругались, срамно показывали голые зады, размахивали тряпьем в сторону русских, выкрикивая какие-то заклинания. Сначала московитов такое чудачество смешило. Но однажды к князю Андрею Курбскому подошел пушкарь и, кивнув в сторону изгалявшихся на стене казанцев, мрачно пробасил:
– Ныне кривляются, значит, к вечеру либо ветер, либо ливнем польет…
Князь Андрей Курбский живо обернулся к пушкарю:
– Ты заметил?
Тот кивнул:
– Всякий раз так, княже. Проклятые ведьмаки они, чары поганые на нас насылают. Сколь раз уж было, сколь нас эти бесконечные дожди губили, что зимой, что, вон, летом.
Курбский метнулся к Ивану:
– Государь, вели молебны служить! И впрямь поганые свои чары на нас насылают!
Подумали вместе, действительно так получалось, никто из местных таких мерзких ливней не мог припомнить, какие всякий раз начинались, стоило русским подойти к Казани.
Тут же совершили первый крестный ход, неся крест с частицей Животворящего Древа, провели молебны. Помогло! С того дня сколько ни выходили проклятые колдуны на стены, стоило вынести крест, их как ветром со стены сдувало. Дожди прекратились. Зато многим стали приходить вещие сны о победе над Казанью.
Осада Казани шла уже пятую неделю, и конца ей не было видно. Сделали подкопы под воротами города, взорвали несколько башен. Кроме того, заложены несколько больших подкопов. Оставался последний, решающий штурм города.
И все же царь отправил к городу с предложением сдаться, на что казанцы ответили:
– Не бьем челом! На стенах Русь, на башне Русь – ничего, все помрем или отсидимся за новой стеной, какую поставим!
И снова царь скрипел зубами:
– Сами свою судьбу решили! В плен никого не брать! При штурме живыми оставить только женщин и детей!
Казанцы заметили приготовления на стороне русских и тоже принялись готовиться.
Пушкарь Данила проснулся и рывком сел, ошалело оглядываясь. Но все было спокойно, вокруг тихо сопели, с присвистом храпели, постанывали или бормотали во сне такие же, как он, воины. Рядом спал, сладко разметавшись на подстеленной попоне, Семен, за светлые волосы прозванный Белашом. Ему, видно, снилась любушка, все звал подойти поближе…
Данила усмехнулся и постарался снова устроиться поудобней, завтра штурм, потому надо поспать. Где-то вдали перекликались между собой дозорные, вдруг всхрапнула лошадь, из осажденного города донесся собачий лай. Пушкарь повернулся в сторону крепостных стен, вглядываясь в темноту. Эти татары хитрые, могут напасть и среди ночи. Понятно, что не пересилят, но урон нанесут. Он заметил, что и дозорный у костра тоже прислушивается к лаю. Не выдержав, Данила поднялся и подошел к воину. Сторожил бывалый стрелец Гордей, этот и мухи вражеской не пропустит, усмехнулся:
– Чего не спится, боишься?
– Не… – помотал головой Данила. – Просто проснулся, теперь не заснуть.
– Ты ж не старый дед, которому спать не хочется. Иди ложись, до утра еще далеко…
Но Данила возвращаться не стал, все же присел у огня, зябко поеживаясь. Как ни тепла одежка, а все же осень, от земли холодом тянет. Долго сидели молча, потом Данила решил поспать, пристроился тут же у костра. Но стоило закрыть глаза, как приснился давно знакомый сон. И не поймешь, сон это или давешняя явь: татары уводили в полон женщин и детей из их маленького городка. Слышны вопли, плач, конское ржание, щелканье кнутов, окрик татарина и умоляющий женский голос:
– Данила, беги! Беги, сынок!
Он бежал. Понимал, что надо быстро, очень быстро, но во сне ноги не слушались и двигались безумно медленно. Пытался бежать и не мог… А еще из темного сна выплывало лицо басурмана, волочившего за волосы его мать. Чтобы отвлечь проклятого от мальчика, она билась и пинала обидчика ногами. В ответ татарин стегал женщину кнутом, на ее теле оставались страшные кровавые полосы. Зато Данилу басурман не заметил, мальчику удалось спрятаться. Данила навсегда запомнил шрам через левые глаз и щеку и смог бы узнать эту рожу среди тысяч других даже сейчас, после полутора десятков прошедших лет. Татары тогда истребили или увели в полон всех жителей городка, никто не вернулся. Был городок – и не стало его.
