Корея. 1950 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич
…- Подтянитесь!
Гольтяев, позабывшись, отдаёт команду на русском — но тотчас дублирует её для корейский бойцов. Майор подольше меня пробыл на Дальнем Востоке и лучше владеет местными наречиями — так что худо-бедно изъясняется… А вот я, к сожалению, военспецом стал только в прошлом году (до того служил в строевой части, расквартированной в Корее), язык не освоил — и без толмача точно пропаду.
Юонг, слава Богу, уцелел. Как и второй его подносчик боеприпасов. И трое бойцов из «моего» расчёта — всего шесть артиллеристов, включая меня.
Хотя какие мы теперь артиллеристы без орудий? Греет сердце только тот факт, что большую часть осколочных снарядов мы расстреляли по янки, отбив у них всякое желание атаковать засаду и эвакуировать подбитую технику. Другие дело, что снарядов оставалось не так и много — а американцы вскоре догадались поставить дымовую завесу на дороге… Какое-то время мы ещё били вслепую в сторону облака — но когда враг начал расширять завесу, под её прикрытием приближаясь к засаде, мы подорвали орудия, сняв уцелевшую панораму с пушки Юонга. Гранату в ствол — и готово… Так что мы теперь никакие не артиллеристы — а так, весьма средненькая пехота с карабинами Мосина (ну сам-то я, допустим, с ППШ, как и Паша).
Разве что у Юонга к карабину имеется винтовочная мортирка ВГ-44 и несколько осколочных, а также пара куммулятивных гранат… Но в сущности, это немногим более совершенная версия ручной мортирки, разработанной Дьяконовым ещё в 1917 году — а последняя увы, особого уважения фронтовиков не завоевала.
Впрочем, на безрыбье…
При этом уцелевшим «артиллеристам» приходится тянуть на себе двое импровизированных носилок, эвакуируя раненых — что заметно снижает скорость передвижения отряда… Нам помогают ещё двое молчаливых бойцов, подготовленных майором; последние вооружены новенькими карабинами СКС конструкции Симонова — хорошее, надёжное оружие, сочетающее в себе и точность, и повышенную скорострельность.
По крайней мере, относительно винтовки Мосина…
Гольтяев же, уцелевший снайпер и второй номер бронебойного расчёта идут налегке. Ну, как налегке? К ПТРС осталось ещё немного патронов на пару обойм — а бросать единственное доступное нам «тяжёлое» вооружение мы не рискнули. Так что Паша и его второй номер тянут разобранное ПТРС на плечах, не ощущая на марше осенней «свежести».
Да, сейчас только начало октября — но горы, разряженный воздух ближе к вершине перевала, пронизывающий ветер… Ветер действительно беспокоит. Вроде бы и тащим носилки вчетвером, но не меняемся — и я конкретно так обливаюсь потом. Сказываются последние пара лет сравнительно сытой и размеренной службы… А изредка налетающие порывы ветра мгновенно пронизывают пропитанный потом ватник.
Когда бы уже привал…
Вообще, в нашем не особо и торопливом бегстве есть свои положительные моменты. Не остаётся сил и времени думать, что будет в ближайшем будущем — и что нам теперь делать? Пока все просто — уйти как можно дальше от места засады. Уйти, пока ещё силы есть — после чего мы, наконец, встанем на привал… А вот привала, как бы мне не хотелось уже передохнуть, я откровенно страшусь. Ибо тогда придётся осознать, в какой же мы находимся глубокой ж-ж… Ладно, постараюсь сказать мягче: насколько плачевна наша ситуация и как невелики наши шансы выжить и не попасть в плен.
Особенно, с двумя ранеными на руках…
К чести уцелевших, никто не осмелился даже заикнуться о том, чтобы бросить раненых. Хотя это непростое решение разом бы увеличило нашу мобильность и общие шансы выжить… Но Паша (мы успели перекинуться с ним парой слов) абсолютно прав: бросим раненых — развалим отряд. Не зря ведь в осназа действует жёсткое, но справедливое правило: своих на бросаем! Да и как иначе? Как идти в бой с мыслью, что получив ранение, ты станешь для группы смертельной обузой — и тебя добьют свои же товарищи, только чтобы ты не попал в плен и не сковывал движение отряда⁈
Я по профилю артиллерист — но успел повоевать простым стрелком в партизанах, бывал на заданиях, в том числе и не особо успешных. Собственно, у «лесных призраков» (как называли нас немцы) действовали схожие правила… Хотя бывало всякое.
Но своих действительно старались не бросать.
Пытаясь отвлечься, я мысленно обратился к своей памяти, вороша в голове страницы прожитой уже жизни. Вроде бы и не так много пожил — только недавно трицатник стукнул. А вроде как повидал столь много, что хватит на две жизни вперёд… Но все одно страшно думать, что эпилог этой «книги» уже близок.
Во время Отечественной, кстати, я старался не забегать вперёд и никогда не загадывал на будущее. День прожил, хорошо, а что ждёт завтра — неизвестно… Но в последние годы относительно мирной и спокойной строевой службы (в качестве военного специалиста) о войне я как-то подзабыл.
И к риску, близости конца приходится привыкать заново.
…Пытаюсь вспомнить детство — но память подсовывает лишь обрывочные картинки, хаотично мешая то рыбалку с отцом, то игру в городки с братьями (кстати, неплохо так развили мышцы и связки для будущего метания гранат). Первые, не шибко успешные попытки подтянуться на турнике под обидный смех одноклассников — и особенно одноклассниц… И пара месяцев упорных отжиманий да лазанья по деревьям, достаточно укрепивших меня, чтобы я впервые смог подтянуться — а уж там начал быстро прогрессировать на турнике.
Первый день в только что открывшейся секции бокса, где еще не было принято проверять мальчишек на характер спаррингами с более подготовленными спортсменами — потому как не было более подготовленных. Но излишний энтузиазм рвущихся помахать кулаками ребят обошелся нам очень дорого — как сейчас помню боль в синяках на руках и обидный фингал под глазом… И тотчас перед внутренним взором всплывает разбитый нос оппонента-Петьки — а ведь после выпуска из школы, мы вместе поступали в военное училище.
Да где он теперь, Петька — и сколько всего выпускников предвоенных лет выжило да осталось в строю? Считанные единицы…
Как-то невпопад всплывают картины из куда более раннего детства — залитая солнечным светом комната и громоздкая швейная машинка мамы. Ее счастливый смех, тепло рук — и народные сказки, что она читала перед сном, пока я был совсем маленький… И тут же — военное училище, изнуряющее физо, трудные, не сразу дающиеся формулы расчетов стрельбы по азимутам на разные удаления… Первые учебные стрельбы из винтовок — и сразу же яркий восторг, когда я впервые подбил цель из пушки в качестве наводчика!
Выпуск, предвоенная служба в полку, первые романы, не получившие развития в виде счастливой семьи и детей… Может, оно и к лучшему? Тяжко было смотреть на командиров, отступающих от границы и попавших в окружение — при этом ничего не зная о семьях, оставшихся в зоне немецкой оккупации… Врагу не пожелаешь их душевных мук! Некоторые глушили их самогоном — а некоторые, очертя голову, бросались в бой, подставляя порой не только себя, но и товарищей.
Война… Отечественная война заполонила собой едва ли не всю мою память. Серьезно, ей принадлежит куда больше места в моих воспоминаниях, чем за все прочие годы прожитой жизни.
Я в деталях помню свой первый бой — когда, устроив артиллерийскую засаду, мы неплохо так потрепали германскую кампфгруппу, подбив пару танков: легкую «двойку» и куда более серьезную для 41-го года «тройку». Тогда я впервые столкнулся с немецкими «панцерами»… И даже смог подбить один из них — заодно накрыв точным выстрелом бронеавтомобиль «хорьх» с опасной для нас автоматической пушкой калибра 20 миллиметров…
Первый бой обернулся первым же ранением — но я выжил и продолжил воевать. Удивительно, но столь же детально я помню и последнюю свою схватку… Уже после официального окончания войны нам пришлось вступить в бой с хорошо подготовленным узлом обороны эсесовцев в Курляндском котле. Последние понимали, что ничем хорошим для них плен не обернется — и дрались упорно, надеясь вырваться из западни и эвакуироваться в «нейтральную» Швецию… Тогда пришлось воевать с закопанными в землю «четверками», последней, модернизированной версией очень сильного немецкого танка. И бой был не из легких! Но правильно его построив, я сумел справиться с врагом — да и потери в батарее были совсем незначительными…
