Александр Дюма - Любовное приключение
Она несколько раз меняла свое положение, тихо ворча, потом открыла глаза и, глядя на меня, сказала:
— Определенно мне будет удобнее, если я положу голову вам на плечо.
— Вам, возможно, и будет лучше, — ответил я ей, смеясь, — но вот мне точно будет хуже.
— Так вы мне отказываете?
— Черт возьми, и не думал.
Мы сидели напротив друг друга. Я пересел к ней. Она сняла свою шляпу, повязала на шею шелковый платок, устроилась у меня на плече и через мгновение спросила:
— Мне так очень удобно, а вам?
— У меня на этот счет нет своего мнения.
— Ну, тогда до завтра, может, оно у вас появится. Утро вечера мудренее.
Она сделала еще несколько движений, устраиваясь, словно птица, которая прячет голову под крыло, нашла своей рукой мою и тихонько ее пожала, желая мне спокойной ночи, пошевелила губами, пробормотав что-то невнятное, и заснула.
Мне никогда раньше не приходилось испытывать столь необычное чувство, как то, что я пережил, когда волосы этого очаровательного создания коснулись моих щек, а на своем лице я ощутил ее дыхание. Ее лицо приобрело такое детское, невинное и спокойное выражение, какого я до этого не видел ни у одной женщины, спавшей у меня на груди.
Я долго разглядывал ее, а потом мало-помалу мои глаза стали то закрываться, то открываться. Я приложил к ее лбу губы, прошептав, в свою очередь: «Спокойной ночи!» — и заснул тихим и сладостным сном.
В Валансьене начальник поезда лично открыл наш вагон, прокричав:
— Валансьен, стоянка двадцать минут!
Мы одновременно открыли глаза и засмеялись.
— По правде сказать, я никогда раньше так сладко не спала, — сказала Лилла.
— То, что я вам отвечу, откровенно говоря, не очень галантно: но я тоже.
— Вы очень милый человек, — сказала она, — и у вас есть большое достоинство.
— Какое?
— Вы остаетесь загадкой, и это готовит сюрпризы тем, кто с вами знакомится.
— Вы обещаете оправдать меня в глазах Сапфира?
— Клянусь это сделать.
— И пришлете мне клиенток?
— О, вот этого не будет, я вас в этом заверяю.
— Однако, если бы я вел себя с теми, кого вы рекомендуете, так же как с вами?
— Меня бы это сильно огорчило.
— А если бы я вел себя совсем по-другому?
— Я была бы ужасно рассержена.
— Так что же вы предпочитаете в конце концов?
— Бесполезно вам об этом говорить, поскольку я никого не буду вам рекомендовать.
— Вы будете выходить или останетесь?
— Я остаюсь, мне очень хорошо. Только позвольте мне изменить положение и устроиться на вашем правом плече.
— Вы находите, что я, как святой Лаврентий, уже достаточно поджарился с левой стороны, не так ли? Хорошо, действуйте.
Она примостилась на моем правом плече так же, как раньше на левом, снова заснула и не просыпалась уже до Брюсселя.
— Вы будете выходить? — спросила она.
— А что скажут ваши венские знакомые, увидев нас вместе?
— Действительно, я о них и забыла. Где вы обычно останавливаетесь?
— В гостинице «Европа»; но там обо мне сложилось столь плохое мнение, что ради вас я предпочел бы поехать в другое место.
— Выбирайте.
— Тогда — гостиница «Швеция».
— Хорошо. Так как вы приедете раньше меня, ведь у меня десять или двенадцать чемоданов, подберите мне комнату.
— Будьте спокойны.
— Вы меня не поцелуете?
— Нет, черт возьми, вы сами меня поцелуете, если вам так этого хочется.
— Вы безусловно самый настойчивый из всех, кого я знала! — сказала она.
И она меня поцеловала, заливаясь смехом.
Час спустя она была в гостинице «Швеция». Проводив ее в приготовленную для нее комнату, я вежливо поцеловал ей руку и удалился, бормоча:
— Как было бы замечательно, если бы можно было иметь женщину-друга!
Излишне говорить, что я снял себе комнату на той же лестничной площадке.
Я принял ванну и заснул.
Проснувшись, я справился о своей попутчице. Она уже ушла и занялась отправкой своих десяти или двенадцати чемоданов, которые должны были следовать малой скоростью, в то время как она будет совершать свое артистическое турне в поисках г-жи Шредер.
Как все артисты, привыкшие к быстрым переездам, моя попутчица отличалась тем, что была не более обременительной, чем мужчина: она собирала и упаковывала свои чемоданы, набивала и закрывала свои дорожные сумки и всегда была готова за пять минут до назначенного срока, о чем никогда не следует просить ни одну светскую женщину.
Пока я справлялся о ней, она вернулась.
— Признаться, — сказал я ей, — мне подумалось, что вы упорхнули.
— Да так и было.
— Но я подумал, что навсегда.
— Я похожа по натуре на ласточку — всегда возвращаюсь в свое гнездо.
— Что же вы сделали?
— Я отправила все свои чемоданы и получила за них квитанции. В итоге у меня осталось только платье, что на мне, еще одно в сумке и шесть рубашек. Ни один студент не сделал бы лучше, уверяю вас.
— И когда вы уезжаете?
— Когда вы пожелаете.
— Однако вы хотите посмотреть Брюссель?
— А что стоит смотреть в Брюсселе?
— Церковь святой Гудулы, площадь Ратуши, пассаж святого Губерта.
— Что еще?
— Еще Зеленую аллею.
— А еще?
— Вот, пожалуй, и все.
— Хорошо, отведите меня в какой-нибудь кабачок, и я угощу вас завтраком.
— Вы?
— Да… Отправка чемоданов обошлась мне дешевле, чем предполагалось, и теперь я богачка. Что здесь едят?
— Остендских устриц, копченую говядину, раков.
— А что пьют?
— Фаро и ламбик.
— Давайте выпьем фаро и ламбик и поедим раков, копченую говядину и остендских устриц.
— Согласен.
И мы отправились в кабачок.
Уверяю вас, что, если бы на моей приятельнице были брюки и редингот вместо платья и пальто с капюшоном, я пал бы жертвой самообмана и пребывал в уверенности, что являюсь наставником приятного молодого человека, а не кавалером хорошенькой женщины.
Мы позавтракали, потом посетили церковь святой Гудулы, пассаж святого Губерта и площадь Ратуши, прогулялись по Зеленой аллее и вернулись в гостиницу «Швеция».
— Итак, мы увидели в Брюсселе все заслуживающее внимания? — спросила меня попутчица.
— Все, кроме Музея.
— А что в этом Музее?
— Четыре или пять великолепных полотен Рубенса и два или три дивных полотна Ван Дейка.
— Почему вы не сказали мне об этом сразу?
— Я забыл.
— Ну и гид!.. Пойдемте осматривать Музей.
Мы пошли в Музей. Замечательная актриса, которая знала Шекспира так же хорошо, как Шиллера, Виктора Гюго -как Шекспира, Кальдерона — как Виктора Гюго, знала и Рубенса и Ван Дейка — как Кальдерона и рассуждала о живописи так же, как о театре.