Владислав Хапров - Ватажники атамана Галани
Как-то после одной из таких викторий, одержанной фельдмаршалом Шереметьевым, я, возвращаясь с Мытного двора, повстречал государя Петра Алексеевича на Невском проспекте. Он, в дурном, с похмелья, расположении духа, спешил в Адмиралтейство, сопровождаемый трепещущей свитой. Я зазевался и не достаточно скоро снял шляпу, за что государь приласкал меня своей тяжёлой дубовой тростью, поучая:
— Как мною велено в житейских обхождениях встречать прохожего. Шляпу снимать, не доходя три шага. А коли учтивости не научился, то кто ты есть такой — спесивый болван.
После таких поучений я неделю садился, предварительно положив на стул подушку. И больше уже на улице ворон не ловил.
К началу третьего года службы терпеть издевательства премьер-майора, других подьячих — его прихлебателей, и унтеров у меня уже не было никакой мочи. Я стал подумывать о бегстве. Решил подкопить денег, спрятаться в трюме иноземного корабля, и отправиться в Вест-Индию. Но денег скопить не получалось. Скудное жалование восемь рублей четыре копейки в год выплачивалось нерегулярно, а помощь из дома была так скудна, что её едва хватало только чтобы не умереть с голоду.
И тут неожиданно пришло избавление. Какой то купец дошёл до самого государя и подал челобитную в которой перечислил все обиды, чинимые Лукой Мясоедом торговым людям.
Премьер-майора схватили и отправили в Тайную канцелярию, где по слухам люто пытали. Однако у Луки Мясоеда оказалась при дворе мохнатая лапа, и он сумел избежать каторги. Даже, говорили, повинился перед государем, и тот простил ему все немалые грехи. На съезжий двор премьер-майор, слава Господу и Пресвятой Троице, не вернулся. Я вообще больше не встречал его в Питербурхе.
Целый год офицеры, начальствующие над полицейской командой, менялись каждые два, три месяца. Никто долго не задерживался. Пока на эту должность не был назначен один из двух наших капитанов Аникей Петрович Плотников-Загорский. При этом он получил повышение в звании до премьер-майора.
Аникей Петрович был выходец из знатного боярского рода, но человек отнюдь не спесивый и во всех отношениях достойный. Получил образование в Европе, и даже если мне случалось лопухнуться, называл меня Артемием Сергеевичем, а не дураком, тупицей или бестолочью.
Дыбы Аникей Петрович при проведении следствия почти не употреблял. Только когда допрашивали сущего изверга, коему было поделом. С прочими же воровскими он, как правило, вёл задушевную беседу и так при этом умел припереть лихого человека к стенке, что тот сам во всём признавался.
Бумажной работы сразу поубавилось, так как Аникей Петрович предпочитал ловить разбойников, а не разводить волокиту. По этой причине я чуть ли не пол дня бил баклуши. Однако новый обер-офицер сам бездельничать не любил и другим не давал. Поэтому однажды, после Благовещенья, когда на реке сошёл лёд и порт наполнился разноязыким говором, он сказал мне:
— Ты тут Артемька сидишь, мух ловишь, а в порту опять жмурика нашли. Уже третьего за последнюю неделю.
— Узнали кто это?
— Ага. Штурман из Лиля. Его всего искололи кинжалом.
— Как на прошлой неделе англицкого капитана.
— Схватываешь на лету. Так вот, мои нюхачи узнали, что штурман этот вчера вечером вышел из аустерии Четырёх фрегатов под руку с гулящей девицей, которую раньше там никто не видел. И я подумал — наши убойцы действуют так: «маруська» цепляет в порту иноземного моряка, причём не простого матроса, а капитана или штурмана. Приводит его в своё логово, а там уже поджидает её «кот». Он кончает моряка. Они вытряхивают его карманы и пока темно переносят тело поближе к порту.
— И как прикажешь ловить таких разбойников? — Спросил он и тут же сам себе ответил. — Правильно, на живца.
До меня почти сразу с ужасом дошло, что живцом предназначено стать мне.
— У тебя Артемька хорошее лицо, — продолжил Аникей Петрович. — Простецкое такое, прямо Ванька-дурак из сказки. Оно как глина. Скульптор может изваять из него что угодно. И ты единственный из моих людей знаешь европейские языки, а потому можешь изобразить голландского моряка. Не струсишь?
— Не струшу, — обижено нахохлился я, хотя по настоящему ужас как трусил.
Вечером я нарядился голландским штурманом, приклеил накладную бороду и отправился в аустерию Четырёх фрегатов. До того мне не приходилось столоваться в этом знаменитом заведении, хоть от него до дома, где размещалась полицейская команда было рукой подать. Лука Мясоед таскался туда каждый день набивать брюхо. Он мог себе это позволить со своим жалованием в сто шестьдесят восемь рублей в год, даже если не считать существенную прибавку к оному от безобразного его воровства.
Приметы девицы были таковы: волосы светлые, красивая, одета в модное платье с весьма откровенным вырезом на груди, поверх бежевый шерстяной плащ. Аникей Петрович, так же ряженый, пошёл вместе со мной и сидел неподалёку пил кофею. Однако за весь вечер «маруська» похожая на ту, что накануне увела от сюда штурмана из Лиля, в аустерии не появилась. И на следующий вечер тоже. Тогда Аникей Петрович сказал чтобы я обошёл все питейные заведения в которых бывают иноземные моряки.
Удача улыбнулась мне на шестой день. Ко мне подсела пышнотелая молодуха, одетая как барышня из богатой семьи, в таком же плаще, какой был описан, и защебетала что-то по-французски. Я ответил ей на голландском, что французского языка не понимаю, а затем добавил по-русски, старательно коверкая слова, что она может говорить на своём родном языке. Та с радостью перешла на русский и сказала, что она является девицей благородного происхождения, почти что княжеского рода и безумно скучает в этом мрачном городе, где нет приличествующих молодой особе развлечений. А потому готова всего за полтину ублажать меня всю ночь на пуховых перинах. Девица кроме плаща ничем не походила на разыскиваемую. Та была худосочная, а эта в теле. У той волосы были светлые, а у этой черны как смоль. Я отпил из кружки пива, спрашивая условленным образом у сидевшего в углу Аникея Петровича идти мне с ней или нет. Примьер-майор сделал два глотка, давая понять, чтобы шёл.
Девица привела меня к добротному двухэтажному деревянному дому с большими окнами, и я решил, что она не врала когда говорила о своём благородном происхождении. Поскреблась в дверь. Открыла горничная и провела нас в дом. Горничная мне сразу показалась подозрительной. Осанка и манеры её ни чуть не походили на крестьянскую девушку. Когда мы оказались в освещённой горнице, я присмотрелся к ней. Светловолосая, красивая, руки не знавшие стирки и стряпни… Я понял всё. Не было сообщника «кота». Была сообщница. Не мешкая не мгновения, я схватил подсвечник и швырнул его в окно.
