Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Надя с трудом подавила вздох. Она хорошо понимала, что ни в какую деревню они не пойдут ни теперь, ни весной, что бабушка Анна говорит об этом, лишь бы успокоить ее, да и себя тоже. Кто считает, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь, а вот бабушка Анна наоборот. Надя возражать не стала, пускай будет так, как того хочет она. Что касается самой Нади, то после сегодняшнего случая, когда ее ударил Стрюков, она готова скорее броситься в Урал, нежели оставаться в этом опостылевшем доме. И Надя ушла бы, будь она одна. Одной перебиться с хлеба на квас легче, а вот когда рядом с тобой и другой человек, да к тому же еще пожилой, о котором надо подумать, — иное дело.

Плохо жить на свете, когда у тебя нет своего угла. А был... Был свой дом!

До пожара Корнеевы жили в казачьем пригороде Форштадте на углу Платовской и Колодезного проулка. Рядом, по Платовской, стояла усадьба Маликовых. И там и тут — добротные пятистенные избы. Не из последних казаков считались что Корнеевы, что Маликовы — и кони у них были справные, и весь казачий припас, на базах тоже не было пусто — водились и бычата, и другая скотинешка, правда, не табунами, но свое мясо круглый год, да и для ярмарки кое-что оставалось.

Ладно жили меж собой соседи, чужие по крови, а дружнее и желаннее иных родственников. И дети все время вместе, словно из одной семьи; у Корнеевых росли двое: Надя — постарше, и Костя — на несколько лет моложе ее. У Маликовых было четверо детей, но трое умерли от «глотошного поветрия»; в живых остался только большак, Семен, года на четыре старше Нади. Рос он смелым, веселым и находчивым; во всех играх, которые затевал Семен, Надя не отставала. В шесть лет уже скакала верхом на отцовском строевом коне, а плавала и ныряла в Урале не хуже Семена. Костя, немало переболевший в раннем детстве, рос не очень подвижным, выглядел хмуроватым и задумчивым, любил больше слушать, а сам помалкивал.

Однажды летом, когда Наде шел еще девятый годок, возвращаясь с Урала после купанья, Семен сказал ей:

— А знаешь, Надька, чего я слышал: моя маманя твоей говорила, что, когда мы вырастем, нас поженят.

— Ну да? — удивилась Надя и недоверчиво взглянула на Семена.

— Вот свят крест! — побожился Семен.

Слова Семена пришлись Наде по душе: а почему бы ей и вправду не выйти за него? Вон какой он парень! Не просто хороший, а самый лучший на свете. Многих ребят видела Надя в Форштадте, но другого такого, как Семен, нет.

— А моя мамка согласная? — спросила она.

Семен молча кивнул головой.

— Говорят, характерами сходимся.

— А чего это? — наморщив лоб, спросила Надя.

Семен не был уверен, что правильно понимает это мудреное слово, но уронить перед Надей своего мужского достоинства не хотел.

— Ну, это вроде как норов такой, что ли, — глубокомысленно помолчав, пояснил он. — Вот ежели, скажем, на лошадей, для примера, поглядеть, одна уросливая, все время кнута или плетюгана требует, другая, смотришь, тянет да тянет, старательная, значит. Так и у людей. Поняла?

— Поняла.

— Кто сердитый, а кто добрый. Вот это тебе и есть самый характер! И выходит, у нас с тобой будто характеры одинаковые... А ты бы пошла за меня?

— Ну, а чего же? — не задумываясь, ответила Надя. — С нашим удовольствием. — И тут же поинтересовалась: — А где мы жить станем?

— Как где? — удивился Семен. — У нас.

— Э-э, нет, — возразила Надя, — я от мамки никуда!

Семен рассмеялся.

— Ты чего?

— А то, что ты ничего еще не понимаешь, жена завсегда переходит к мужу. Кого хошь спроси.

Надя нахмурилась.

— А ты чего скисла? Рядом же будем жить, как захочешь, так побегишь к мамке. Поняла? Ну, как, согласна?

Надя кивнула головой.

— Только ты ни с кем больше не водись, — предупредил Семен. — А то, ежели замечу, косы выдеру, вот крест святой, выдеру.

— А я и так не вожусь...

В ту осень они стали вместе ходить в школу. Семен учился в четвертом, а Надя попала в первый класс. Он каждое утро или забегал за ней домой, или же поджидал у ворот. Из школы тоже возвращались вместе. Девчонки заметили это, стали дразнить их женихом и невестой. Надя сначала обижалась, а потом как-то однажды разозлилась: «Ну и что? Жених и невеста! Я и пойду за него, моя мамка и Семенова уже договорились». После этого дразнить их перестали.

Навсегда в ее памяти остались проводы казаков на войну.

Три дня на улицах и в домах заливались гармошки, три дня гуляли форштадтские казаки, горланили песни, ватагами переходили из дома в дом, веселились, словно позабыв, что, может, никогда уже не вернутся в свой ковыльный край.

На четвертый день проводили служивых до городского полустанка, где на запасном пути стоял эшелон из красных вагонов. Погрузили казаки своих коней, попрощались с родней и сами — по вагонам. Никто из домашних единой слезинки не уронил — не положено печалью да слезами провожать казака в поход.

Зато, когда скрылись вдали вагоны, что тут было! Рыдая, падали и бились оземь женщины, кричали дети, и никто никого не утешал. Все понимали: не на праздничную гулянку отправили дорогих, близких...

Вскоре поползли страшные слухи, будто идет такая кровопролитная война, какой и не знали на земле. Из воинского присутствия стали поступать извещения о смерти. В один день принесли Маликовым и Корнеевым такие бумаги.

Жили два казака по соседству, были два друга-приятеля, и не стало обоих; были две счастливые семьи и в один день осиротели. А через неделю похоронили и мать Нади. Братишку Костю отправили тогда гостить в Урмазымскую станицу к тетке Пелагее, сестре отца. Насчет того, что он гостит, только так говорилось — тетка забрала к себе мальчика потому, что там легче жилось, чем здесь, в городе.

Без мужских рук вести хозяйство ох как тяжко! Бабушка Анна с Надей выбивались из сил, чтобы хлеба добыть на зиму, до нови.

Суров наш степной край, труд здесь не всегда окупается, особенно если из далеких песчаных пустынь дохнет знойный ветер, тогда все посевы до последней былинки сохнут на корню. Так случилось и в то лето: все спалил суховей, даже соломы не собрали для скотины. Впереди маячила трудная зима. Помощи Корнеевым ждать было неоткуда. Правда, в центре города жил Иван Никитич Стрюков, двоюродный брат Надиной матери, бывший казачий сотник, ныне богатый купец, но он ни с кем из родственников не знался. Все же, когда жить стало совсем невмоготу, бабушка Анна пошла к нему. Вернулась радостная: Иван Никитич встретил приветливо, обласкал ее, напоил чаем с коржиками, да и Наде гостинца прислал. Еще велел отвесить пуд муки и отвезти бабушку домой. Он сказал, что и дальше будет им помогать — не чужие, к тому же Андрей, муж его сеструшки, пал смертью храбрых на поле брани, а следом и она поспешила... Иван Никитич их не оставит. Но ему пришла в голову и другая мысль. Всем известно, что супруга давно покинула его, отошла туда, где вечный покой и нет ни горя, ни воздыхания. И вот уже какой год живет он без хозяйки, живет с дочкой, постарше Нади, Ириной зовут. Выросла строгая и серьезная девушка, окончила гимназию. Уезжает учиться в Петроград. Есть у него и работники и работницы, а своего верного человека в доме нет. Вот он и решил предложить Анне Петровне: не согласится ли она вместе с внучкой переехать в его дом и жить там, как близкая родня? Анна Петровна будет присматривать по домашности. А Надя пускай себе ходит в гимназию, глядишь, и из нее выйдет образованная барышня. Насчет Кости обмолвился: можно забрать его из Урмазымской.