Александр Лукин - Сотрудник ЧК
— На, бери.
В руке он держал большой «Смит-Вессон». Лешка схватил револьвер.
— Обращаться умеешь? — спросил Силин. — Дай сюда…
Он переломил ствол, показал, как заряжать, потом отсыпал Лешке на ладонь длинные, тускло мерцающие медным блеском патроны.
— Ну, доволен? Теперь все. Жми! Надо успеть дойти затемно…
Выбирая самые тихие переулки, Лешка вывел отряд Костюкова к «почтовому» пустырю. Они подошли через проходной двор со стороны, противоположной почтамту, где пустырь окаймляли глухие неоштукатуренные стены домов, обращенных фасадами на другую улицу.
Вместе с Лешкой в отряде было двадцать два человека. Они залегли под стенами.
Ночь шла на убыль. Рассвет вставал сырой, промозглый, но вверху, над туманом, все ярче голубело небо, обещая впервые за много дней светлую погоду.
…Это была, возможно, первая в Лешкиной жизни бессонная ночь, но усталости он не чувствовал. Все в нем напрягалось и дрожало от ожидания.
Он лежал на земле за грудой битого кирпича (было приказано не высовываться), подрагивая от сырости, и крепко сжимал теплую рубчатую рукоятку револьвера, который он как взял у Силина, так до сих нор и не выпускал из руки.
Рассветная мгла редела. Все отчетливей проступали распластанные на земле неподвижные фигуры фронтовиков. Лешка с удивлением увидел, что некоторые из фронтовиков спят, уткнувшись в рукава шинелей. Костюков, облокотясь, смотрел в сторону почтамта. Рядом с Лешкой, в двух шагах, оказался его давешний знакомец—Пахря. Заметив, что Лешка смотрит на него, Пахря весело подмигнул и зашептал:
— Эй, связной… Дрожишь?
— Чего дрожать-то? — словно бы нехотя отозвался Лешка.
На самом деле он был не прочь сейчас поболтать с парнем. Злобы к нему уже не было, а среди фронтовиков Пахря больше других подходил Лешке по возрасту.
— Сыро, не приведи бог, — пожаловался Пахря. — Сейчас бы цигарочку…
Он подполз к Лешке поближе и, улыбаясь широким ртом, зашептал:
— Ты чего давеча не сказал, что при Силине состоишь? Кабы не он, был бы ты покойник.
— Ну уж…
— Вот те и ну. Я, знаешь, какой? Я за революцию кого хошь могу уложить. Правда!
Его пнули сапогом в бок. Костюков издали грозил им кулаком. Пахря поднял руку, показывая, что все, мол, в порядке, понятно, еще раз подмигнул Лешке и вернулся на свое место…
Время тянулось медленно. Прошел час. Рассвело. Туман оторвался от земли и стал подыматься вверх, сбиваясь над крышами в серенькое облачко. Невидимое еще солнце подсветило его алым цветом. Холод стал ощутимей, пробирал насквозь. Лешке казалось, что он промерз до. последней косточки…
Но вот наконец издалека, из центра города, со стороны городской думы, донесся неясный шум, словно где-то повалили дерево и оно, с треском ломая ветви, тяжко ухнуло о землю.
Лешка оглянулся. Фронтовики поднимали головы, прислушиваясь.
Через несколько секунд шум раздался снова. Теперь было отчетливо слышно, как беспорядочно, вперебой, лопались винтовочные выстрелы, потом коротко стрекотнул пулемет.
— Началось, — проговорил Пахря и зачем-то вытер рот рукавом.
«Началось… началось…» — стучало Лешкино сердце.
— Готовься! — вполголоса бросил Костюков. — Стрелять по команде, залпом.
Лешка осторожно выглянул из-за своего укрытия.
Возле почтамта встревоженно суетились патрульные. Из дома, застегивая шинель, выбежал худощавый молоденький офицер. Начальник патруля начал докладывать ему. Офицер закричал высоким пронзительным голосом, и патрульный, козырнув, побежал вдоль улицы в сторону выстрелов. Офицер ушел в дом, «Послал узнать, что там такое, — догадался Лешка.
Вскоре посланный вернулся. Он мчался со всех ног, подобрав руками полы шинели. Винтовка болталась у него на спине. Он что-то крикнул патрулю и вбежал в дом.
— Чего ждем? — услышал Лешка голос Пахри. — Атаковать ладо.
— Цыть! — Костюков, бешено округляя глаза, стукнул кулаком по земле.
Через несколько минут из дома показался офицер, вслед за ним начали выскакивать солдаты. Резко звучала команда. Солдаты быстро построились. Офицер прошелся перед строем, остановился, широко расставив ноги, и заговорил — слышались клохчущие, непривычные интонации его голоса.
— Прицел два, — раздался голос Костюкова. — Залпом по германской пехоте… — Мгновение подумал: — За революцию… пли!
И не успел Лешка осознать слов команды, как грохнул залп.
В тупой глухоте Лешка расслышал лязг затворов и снова:
— Пли!
Немцев точно отмело к стене почтамта. Поднялся Костюков и негромко, деловито сказал:
— Айда в атаку.
Лешка бежал вместе со всеми, прыгая через груды мусора, что-то кричал…
Немцы отступали вдоль улицы. Некоторые стреляли на ходу. Лешка мельком видел, как невысокий пожилой солдат бросил винтовку и, приседая от ужаса, поднял руки. На него набегал Пахря…
Лешка догонял немца с широкой круглой спиной. Он видел, как под шинелью у того ходили лопатки, как взблескивали подковки на сапогах…
В конце квартала немец обернулся и выстрелил. Пуля свистнула возле самого Лешкиного лица…
От этого свирепого свиста, от внезапного сознания, что это сама смерть пронеслась рядом, Лешка оторопело остановился. Немец был уже около угла. Тогда, вспомнив о револьвере, Лешка поднял его и прицелился. Мушка запрыгала, потерялась на серо-зеленой шинели. Тяжелый револьвер дернулся, вырываясь из руки…
Лешка впервые в жизни стрелял в человека, и он не сразу уловил связь между своим выстрелом и тем, что произошло.
Немец вдруг метнулся в сторону, припал к стене дома и, прижимаясь к ней спиной, обернулся. Мясистое перекошенное лицо его на Лешкиных глазах обмякло и посерело. Роняя винтовку, он пошарил рукой по стене, нашел водосточную трубу, вцепился в нее и стал медленно садиться на землю. Пальцы его скользили по запотевшей от сырости трубе, оставляя на ней мокрые следы. Потом он упал…
Лешка осторожно подошел к нему.
Немец лежал ничком, подогнув ноги, и на его шинели, между лопатками, где вошла пуля, виднелась маленькая рваная дырочка.
Лешка стоял, потрясенный серьезностью происшедшего. Все, что было до сих пор, казалось теперь мелким, не стоящим внимания. «Игра в революцию» кончилась. Теперь Лешка становился человеком, окончательно и бесповоротно выбравшим свой путь в жизни.
Если Лешка и не сказал себе всего этого, то во всяком случае так он чувствовал. А слов было только два: «Вот оно…»
Улица опустела, несколько убитых лежало на мостовой. За углом хлестали выстрелы и слышались крики.
