Ирина Цветкова - Скифская пектораль
Джек, старший брат, серьёзный юноша, всегда уравновешенный, без всплесков эмоций, был любимцем отца и полной противоположностью Энрике. Все лучшие надежды лорд Норфолк связывал с Джеком. Когда пришла пора решать вопрос о будущей профессии, сэр Чарльз сказал своему первенцу:
– Придёт время, когда ты станешь заседать в Верхней палате парламента, ты будешь творить законы. А это значит, что ты должен изучать юриспруденцию.
Джек не спорил, хотя не лежала у него душа к нудным параграфам. Но он знал: так надо. Надо семье, надо Великобритании. В том его предназначение, чтобы продолжить семейное дело во имя Великобритании. И, не колеблясь, он последовал совету (или приказу?) отца. Но кроме предназначения у него было ещё призвание. Призванием этим была наука под названием «химия». Отец крайне не одобрял занятий химией, и потому Джек занимался опытами тайком от него. Лабораторию он устроил себе в замке, потому что отец редко там появлялся, живя постоянно в столице. В замке он нашёл старый подвал, куда вообще никто не спускался. Там хранились реактивы и проводились опыты. Всё бы хорошо, да только маленький братишка пронюхал об этой «подпольной» лаборатории и всё норовил туда заскочить. Это было опасно вдвойне: во-первых, маленькие ручонки Энрике никогда не оставались без дела и лезли везде, в том числе и к самым опасным кислотам и щелочам. Во-вторых, Джек боялся, чтобы Энрике не поставил в известность отца о его химических опытах. А потому он пресекал всякие попытки младшего брата проникнуть в его лабораторию. Тот, в свою очередь, делал всё, чтобы туда попасть. Джек очень скоро убедился, что ни уговоры, ни запреты, ни шлепки не действуют. Один раз он буквально выволок за шкирку младшего брата, а тот отбивался ногами, кусался, а потом долго и громко ревел под дверью. После такой отвратительной сцены Джек понял, что второй раз это не должно повториться. Когда Энрике вновь попытался проникнуть в лабораторию, Джек сунул в карман его курточки хрустящую денежную банкноту. С тех пор он поступал так каждый раз. Едва завидя мальчонку, он тут же лез в карман за откупом. Отныне отношения между братьями определялись количеством фунтов стерлингов. При этом Джек был возмущён тем, что вынужден был откупаться от мальчишки, а Энрике лишь растерянно теребил полученные бумажки, не понимая, зачем старший брат даёт ему их. Ведь его гораздо больше интересовали пузатые колбы, изящные пробирки, разноцветные шипящие, бурлящие жидкости, а в особенности, когда их смешать вместе – они так здорово меняют цвет и булькают!
Ему хотелось потрогать всё своими руками, самому попробовать слить в одну колбу много разных цветных водичек.
Один раз ему это удалось. Каким-то образом дверь подвала оказалась незапертой. Энрике осторожно вошёл, боясь, что Джек прогонит его. Но Джека в лаборатории не было. И тогда Энрике стал судорожно собирать с полок колбы с жидкостями. (Скорее, скорее, пока не пришёл брат). Он переливал их в одну большую колбу, которая, словно специально, стояла на столе. Одна пробирка с надписью «Н2SО4» выскользнула у него из рук и разбилась вдребезги, разлетевшись осколками и брызгами во все стороны. И тут же Энрике увидел, что на его одежде появились дырочки. Он видел, что брызги попали на его курточку и штанишки, но как-то сразу не понял, что именно эти капельки разъели ткань. Он доставал с верхней полки оставшиеся колбы и, не удержавшись на баррикаде из стульев, упал, зацепив стеклянные ёмкости, они тоже упали, разбились, что-то разлилось по полу. Энрике испугался, он понял, что дело приняло нешуточный оборот. Он представил, как ему придётся объясняться с Джеком – и сразу почему-то стало нехорошо на душе. Он решил поставить всё на место, но руки почему-то плохо его слушались, всё роняли, опять всё падало, билось, растекалось. Уже были залиты все бумаги Джека. И тут произошло самое страшное: появился огонь. Он быстро распространялся, охватывая всё вокруг. Энрике смертельно испугался, но выйти из комнаты уже не мог – путь ему преграждало пламя. К тому же, помимо запаха гари в воздухе стоял едкий запах разлитой химии. От него болела голова и каждый вдох словно ударял молотом по голове и разрывал лёгкие. Энрике громко плакал и кричал, но никто его не слышал. Последнее, что он видел – стена огня перед глазами…
Когда он очнулся, то не мог понять, почему ему так плохо. Постепенно воспоминания вернули его к произошедшему в подвале по его вине пожару. Энрике подумал, что ему сейчас лучше умереть, нежели выдержать разговор с братом. Но умереть ему не удалось, потому что предпосылок к этому не было. Провидение уберегло его от ожогов при пожаре, а отравление парами кислот хоть и было тяжёлым, но всё же здоровый организм быстро преодолел его. Энрике боялся увидеть Джека, боялся его взгляда и голоса, но, как оказалось, опасения были преждевременными. Джек вовсе не собирался говорить с ним. Ни на эту тему, ни на какую другую. Он перестал замечать младшего брата. Он не видел его даже тогда, когда тот стоял перед ним. Словно Энрике вообще не существовало или он находился в каком-то другом измерении, невидимом человеческому глазу. Так на долгие годы братья оказались в разных измерениях.
…В один из сумеречных ноябрьских дней лорд Норфолк приехал не один. С ним был гость. Энрике опять успел что-то натворить, теперь уж и не вспомнить, что именно, но тогда это было что-то из ряда вон выходящее, если отец позволил себе отчитать сына перед гостем. Это было неслыханно: допустить вытряхивание семейного грязного белья при постороннем человеке, но гнев отца был так велик, что он просто не смог держать его в себе. Он сурово отчитал Энрике, а потом, поняв, что не стоило этого делать в присутствии коллеги, добавил уже для этого господина, словно в оправдание:
– Мой сын так часто огорчает всех нас, что я уже и не знаю, какими методами укрощать его нрав.
Гость отложил газету:
– Помилуйте, Норфолк, но ведь мальчик – испанец! В нём ключом бьёт горячая южная кровь. И вовсе не надо пытаться укротить южный темперамент! Бороться с ним бесполезно, надо просто научиться сосуществованию холодного британского нрава и безудержно горячего испанского. Не подавление одного другим, а дипломатия, – гость многозначительно поднял вверх указательный палец.
Словно волшебным светом озарился сумрак наступающего вечера в кабинете Норфолка. В этот миг Энрике понял, что все унижения, которые он пережил, и все эпитеты, которыми его награждали, вовсе не были им заслужены – это результат полнейшей педагогической и психологической несостоятельности Норфолков. Они не принимали его таким, каков он есть – они пытались его переделать на свой лад, пытались измерять его поступки своей меркой, хотели сотворить из него личность по своему английскому стандарту. Но он уже был создан по другому стандарту – испанскому. Они не понимали, что он уже создан, что переделать ничего нельзя – и вновь и вновь упорно ломали его и подстраивали под свой стандарт. Почему-то Энрике представил такую картину: отец и брат пытаются засунуть его в коробку, едва он успевает высунуть голову из неё, как тут же его с двух сторон сразу запихивают назад. Именно так его «вписывали» в рамки классического британского воспитания. Из него хотели сделать безупречного английского джентльмена. Но не мог мальчик, рождённый испанкой, быть холодным, надменным и чопорным. Слишком много было в нём внутренней энергии, которую он выплёскивал направо и налево – за это его обвиняли в дурных манерах. А ведь можно было не ломать, не разрушать личность, просто сделать поправку на испанское происхождение. Но нет, оказалось, что Норфолкам легче растоптать достоинство маленького Энрике и заставить его поступать по принципу «надо так», чем принять его таким, каков он есть, но заслужить при этом неодобрение стаи (то бишь британского высшего общества).
