Бернард Корнуэлл - Король зимы
И христианский Бог оказался бессилен. Крики Норвенны утихали, зато стоны и бессильный плач становились все продолжительнее, пока наконец из зала не вышла жена епископа Бедвина и, дрожа, опустилась на колени пред стулом верховного короля. Младенец, пролепетала Эллин, не появляется, а мать, опасается она, умирает. Утер отмахнулся от последних ее слов. Мать — ничто, важен был только ребенок, и лишь в том случае, если это мальчик.
— Верховный владыка... — прошептала Эллин, но Утер больше не слушал.
Он постучал по моей голове.
— Ступай, мальчик, — сказал он, и я, отделившись от его тени, скакнул вниз, по ту сторону крепостной стены, и помчался через залитое лунным светом пространство между постройками.
Стражники на западных воротах проводили меня глазами, а я уже скользил и падал на покатом ледяном склоне у западной стены. Скатываясь вниз, я порвал свой плащ о березовый пень и прямиком влетел в торчащий из сугроба куст ежевики. Я ничего не почувствовал, кроме весомой тяжести королевского поручения, лежавшего на моих юных плечах.
— Леди Моргана! — закричал я, приблизившись к лачуге. — Леди Моргана!
Должно быть, она ждала, потому что дверь хижины немедленно распахнулась и лицо Морганы в золотой маске засияло при свете луны.
— Иди! — пронзительно крикнула она. — Иди!
И я повернулся и помчался назад вверх по склону холма, а следом за мной неслась по снегу стайка сирот Мерлина. Они тащили кухонные горшки, которые громыхали при каждом их шаге, а когда склон стал уж очень крутым, им пришлось бросать эти горшки вперед и карабкаться вверх следом за ними. Моргана медленно следовала позади в сопровождении своей рабыни Себилы, несшей амулеты и травы.
— Пусть запалят огонь, Дерфель! — прокричала мне Моргана.
— Огонь! — завопил я, едва, запыхавшийся, ворвался в ворота. — Огонь на крепостные валы! Огонь!
Епископ Бедвин запротестовал, не желая допускать Моргану, но верховный король устремил на своего советника яростный взгляд, и епископ смиренно покорился вере предков. Его священникам и монахам приказали уйти и распорядились втаскивать на крепостные валы обгорелые поленья, подсовывать горящие головни под поленницы дров и хворост, надерганный из плетней, огораживавших лепившиеся к северной стене хижины. Костры поначалу тлели и трещали, а потом полыхнули в ночи яркими языками пламени, и дым повис в воздухе, плотным пологом укрывая внутренность крепости от злых духов, сбивая их с толку и преграждая путь к тому месту, где умирали принцесса и ее нерожденное дитя. Мы, молодые, носились вдоль крепостных валов, с грохотом колотя в горшки, поднимая жуткий шум, который мог отпугнуть, пожалуй, не только злых духов.
— Кричите! — приказал я детям из Инис Видрина, и они выбегали из каждой лачуги, добавляя свои вопли к нашим.
Стражники били древками копий по щитам, монахи без передышки подкладывали дрова в пылающие священные костры, а мы, все остальные, не умолкая выкрикивали громкие проклятия злым духам смерти, которые под покровом ночи пытались проскользнуть к умиравшей в родовых муках Норвенне.
Моргана, Себила, Нимуэ и с ними девочка вошли в зал. Норвенна издала истошный вопль, а мы так и не поняли, был ли это крик протеста, направленный против вошедших женщин Мерлина, или же крик боли, которую причинял упрямый младенец, разрывавший ее тело надвое. Крики усилились, когда Моргана принялась выгонять остававшихся внутри христианских служителей. Она вышвырнула на снег оба креста и кинула в огонь пригоршню магической женской травы. Позднее Нимуэ рассказала мне, что они положили во влажную постель железные самородки, чтобы напугать и изгнать уже поселившихся здесь злых духов, и разложили вокруг головы корчившейся от боли женщины семь орлиных камней, чтобы призвать добрых духов, посланцев богов.
Себила, рабыня Морганы, положила в дверях березовую ветку, а другой размахивала над извивавшимся в конвульсиях телом принцессы. Нимуэ припала к земле у двери и мочилась на порог, отгоняя злых фей, потом она налила немного своей мочи в чашку, поднесла к кровати Норвенны и опрыскала ею солому, чтобы злыдни не смогли унести душу ребенка в момент рождения. Моргана, чья золотая маска сверкала в отблесках костра, развела руки Норвенны в стороны и с силой втиснула между грудями принцессы амулет из редкого камня — янтаря. Маленькая девочка, одна из сирот, пригретых Мерлином, в ужасе замерла у изножия кровати.
Дым от костров застилал звезды. В окрестных лесах выли звери, разбуженные шумом и криками людей, а верховный король тем временем воздевал очи к умиравшей луне и молил богов простить ему, что призвал Моргану слишком поздно. Моргана была родной дочерью Утера, первой из четырех внебрачных детей, которых верховный король прижил от Игрейны Гвинеддской. Утер желал бы, чтобы здесь сейчас был Мерлин, но тот исчез уже несколько месяцев назад, ушел в никуда, пропал, казалось, навсегда, и Моргана, научившаяся у него своим искусствам, заменила Мерлина этой холодной ночью, в которой мы грохотали горшками, стукая их друг о друга, кричали до хрипоты, дабы выгнать злобных духов из Кар Кадарна. Даже дряхлый Утер включился в эту суматоху, хотя глухой звук ударов его посоха о каменный выступ крепостного вала тонул в какофонии шума, грохота и криков. Епископ Бедвин стоял на коленях, истово бормоча молитвы, а его жена, изгнанная из комнаты роженицы, в голос плакала, выла и призывала милостивого христианского Бога простить языческих ведьм.
Но как раз ведьмовство и помогло: ребенок родился, вышел на свет живым.
Крик Норвенны в момент рождения был страшнее всех предыдущих. Пронзительный визг животного, отданного на заклание; стенание, которое могло заставить рыдать небо. Позже Нимуэ рассказала мне, что Моргана, не обращая внимания на вопившую от боли роженицу, сунула руку в родильный канал и силой вытянула ребенка на свет. Ребенок вышел из обессилевшей от мучений матери окровавленным, и Моргана приказала испуганной девочке поднять дитя вверх и держать, пока Нимуэ перевязывала и перекусывала пуповину.
По поверию, новорожденного в первый момент должна была держать девственница, потому и взяли сюда эту маленькую девочку. Но она была так испугана, что не хотела приближаться к влажной от крови соломе, на которой теперь тяжело дышала Норвенна и лежал окровавленный, неподвижный, словно неживой комок.
— Подними его! — властно крикнула Моргана.
Но девочка разразилась слезами, и Нимуэ пришлось самой сдернуть младенца с кровати и прочистить ему рот, чтобы в грудь новорожденного вошел первый живительный вдох.
А предзнаменования были дурными. Луна, окруженная бледным ореолом, таяла, и девственница отшатнулась от ребенка, который наконец издал громкий крик. Утер услышал этот крик, и я близко видел его устремленные в небо глаза, когда он молился богам, чтобы даровали ему младенца-мальчика.
