Мэри Стюарт - Полые холмы
Когда я вновь открыл глаза, ночную тьму озаряла мирная, одинокая свеча. Я находился в тесной комнате со сводчатым потолком и стенами из грубо отесанного камня; некогда покрытые яркой краской, они теперь потемнели и облупились от сырости и небрежения. Однако чистота здесь блюлась: пол из корнуолльского плитняка был тщательно вымыт, и толстые одеяла, которые меня укутывали, пахли свежестью и пестрели яркими узорами.
Неслышно открылась дверь, кто-то вошел. В светлом проеме я сначала разглядел на пороге только силуэт невысокого крепкого широкоплечего мужчины в долгополом простом одеянии и круглой шапочке. Но вот он шагнул в светлый круг от свечи, и я узнал Гандара, главного врача при королевском войске. Он с улыбкой склонился надо мной.
– Наконец-то!
– Гандар! Рад видеть тебя. Я долго спал?
– Ты уснул в сумерки, а сейчас уже за полночь. Это тебе и требовалось. Ты был похож на мертвеца, когда тебя принесли. Но признаюсь, мне было легче делать мое дело благодаря тому, что ты был в беспамятстве.
Я посмотрел: рука моя, тщательно перевязанная, покоилась поверх одеяла. В туго стянутом боку все еще пекло, хотя резкая боль утихла. Руки и ноги ломило. Рот распух и хранил привкус крови, смешанный с ядовитой сладостью снотворного зелья. Но голова больше не раскалывалась, и порез на щеке перестал саднить.
– Как хорошо, что я попал к тебе. – Я попробовал пошевелить затекшей рукой. – Заживет она?
– Да. Юность и здоровье возьмут свое. Три кости переломаны, но полагаю, рана не загниет. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Как ты ее получил? Похоже, что это лошадь копытом отдавила тебе руку, а потом еще ударила и переломала ребра. Но порез на щеке нанесен мечом. Тут уж некуда деваться.
– Да. Я сражался.
Он вздернул брови.
– Если и так, то, видно, это был бой не по правилам. Скажи мне... но нет, успеется. Я сгораю от нетерпения услышать, что произошло, – мы все здесь хотим об этом узнать, – но сначала ты должен поесть.
Он отошел к двери, позвал, и в комнату вошел слуга с миской мясного отвара и хлебом. Поначалу хлеб мне не давался, но потом я стал размачивать его в отваре и так есть. Гандар пододвинул к моему ложу табурет и молча дожидался, пока я поем. Наконец я отдал ему миску, и он поставил ее на пол.
– Ну как, теперь ты в силах говорить? Слухи вьются вокруг, подобно жалящим комарам. Ты знаешь, что Горлойс убит?
– Знаю. – Я получше осмотрелся кругом. – Я так понимаю, что нахожусь в самом Димилоке? Стало быть, после гибели герцога крепость сдалась?
– Осажденные открыли ворота, как только король возвратился из Тинтагеля. Он уже знал о вылазке и о гибели герцога. Потому что едва только герцог упал мертвый, как двое его слуг, Бритаэль и Иордан, поскакали в Тинтагель сообщить герцогине печальную весть. Но это ты, верно, знаешь, ты ведь был там. – Он осекся, вдруг сообразив, что отсюда следует. – Значит, вот как было дело? Бритаэль и Иордан... они повстречались с тобой и Утером?
– Нет, с Утером они не встретились, он еще был у герцогини. А я стоял на страже перед дверью, я и мой слуга Кадал – ты ведь помнишь Кадала? Он убил Иордана, а я – Бритаэля. – Я усмехнулся, скривив опухший рот. – Напрасно ты на меня так смотришь. Да, он много превосходил меня ростом. Удивительно ли, что я дрался не по правилам?
– А что же Кадал?
– Убит. Иначе разве бы Бритаэль до меня добрался?
– Понятно. – Его взгляд еще раз перечел мои раны. Помолчав, он сухо заключил: – Четыре человеческие жизни. Ты пятый. Король, надо надеяться, не считает, что переплатил?
– Не считает. А если и считает, то скоро перестанет.
– О да, это мы знаем. Дай только ему срок объявить миру, что он неповинен в смерти Горлойса, и устроить покойнику пышные похороны, чтобы можно было заключить брак с герцогиней. Он ведь уже отправился в Тинтагель, ты знаешь? Он мог бы повстречаться тебе на дороге.
– И повстречался, – горько ответил я. – Проехал мимо, в двух ярдах от меня.
– А тебя не заметил? Ведь он должен был знать, что ты ранен! – Тут он, видно, понял, что означал мой горький тон. – Ты хочешь сказать, он видел, что ты нуждаешься в помощи, но предоставил тебе одному добираться в лагерь? – В его голосе слышалось больше негодования, чем удивления. Гандар и я были давние знакомые, объяснять ему мои отношения с Утером не было нужды. Утера всегда злила любовь брата-короля к внебрачному сыну. А мой провидческий дар внушал ему страх пополам с презрением. Гандар горячо заключил:
– И это – когда ты был ранен, служа ему!
– Нет, не ему. Я действовал во исполнение слова, данного мною Амброзию. Он завещал мне некую заботу о своем королевстве. – Больше я ничего не добавил, с Гандаром не следовало говорить о богах и видениях. Подобно Утеру, он был занят делами плоти. – Перескажи мне, – попросил я, – те слухи, о которых упоминал раньше. Что говорят люди? Как представляют себе события в Тинтагеле?
Он оглянулся через плечо. Дверь была затворена, но он понизил голос:
– Люди рассказывают, будто Утер уже раньше успел побывать в Тинтагеле и был с герцогиней Игрейной, и будто сопровождал его туда ты и ты же помог ему пробраться в замок. Будто бы ты волшебными чарами придал ему обличье герцога, и так он прошел мимо герцогских стражей в спальню к герцогине. Говорят и больше того. Будто бы и сама она, бедняжка, принимала его на своем ложе, думая, что это ее супруг. Бритаэль с Иорданом привезли ей весть о гибели Горлойса, смотрят, а «Горлойс» сидит с ней за завтраком, живой и невредимый. Клянусь Змеей, Мерлин, почему ты смеешься?
– Два дня и две ночи, – ответил я, – и уже создалась легенда. Что ж, наверно, люди ей поверят и будут верить всегда. Может быть даже, она лучше правды.
– А в чем же правда?
– Что нам не понадобились чары, чтобы войти в Тинтагель, – только хитрое переодевание и человеческая измена.
И я рассказал ему, как все было на самом деле и что я наговорил мальчишке-козопасу.
– Так что, как видишь, Гандар, это семя заронил я сам. Лорды и советники короля должны знать правду, но простому люду будет приятней, да и легче верить рассказу о колдовских чарах и безвинной герцогине.
Он, помолчав, сказал:
– Стало быть, герцогиня знала.
– А иначе разве бы нам удалось войти в замок? Нет, Гандар, пусть никто не говорит, будто герцогиню взяли силой: она знала.
Он опять помолчал, на этот раз еще дольше. Наконец сумрачно произнес:
– Измена – тяжкое слово.
– Но справедливое. Герцог был другом моего отца и доверял мне. Ему и в голову не могло прийти, что я буду помогать Утеру в ущерб ему. Он знал, как я отношусь к Утеровым вожделениям. Ему неведомо было только, что мои боги повелели мне на этот раз способствовать Утеру в утолении его страсти. Но хоть я и не волен был поступить иначе, все равно это была измена, и нас всех ждет за нее расплата.
