Анна Антоновская - Ходи невредимым!
Исчезла княжна, а Меркушка все стоит, как зачарованный, сжимая завесную пищаль.
Окончился полупир, и начался пир разливанный, разгульный. Холопы вторично внесли длинные палки с фитилями из пакли и стали зажигать свечи в паникадилах. Свет сотен восковых свечей ярко озарил пирующих.
Хворостинин вышел из-за стола с кубком романеи, зычно произнес:
– За здоровье царя нашего батюшки, благоверного Михаила Федоровича, государя всея Руси, великия и малыя, царя Сибирского, царя Казанского, царя Астраханского. – Проговорив полный титул, осушил кубок до дна.
Бояре в свой черед повторяли ту же здравицу и неторопливо выпивали кубки и братины.
А над головами бояр продолжали плыть чеканные блюда с куриными пупками, с перепелами и жаворонками, журавлями и рябчиками. Резво лилось боярское вино – простая водка, настойка на разных травах. По лицам гостей катился крупный пот, шел смутный говор. Высоко поднятый на огромном блюде, вплывал в полном оперении жареный лебедь.
Пока бояре расправлялись с лебедем, стряпчий опустил перед Хворостининым опричное блюдо – огромный пряженый пирог с налимьей печенкой. Важно разрезал его боярин на куски, разложил на блюда и подал дворецкому знак. По наказу Хворостинина дворецкий поднес первое блюдо Гиви, уже задыхавшемуся от еды, и низко поклонился:
– Жалует тебя боярин опричным блюдом. Сделай милость, порадуй хозяина!
Гиви побледнел. А рядом уже вставали Ромодановский, Долгорукий, Толстой, отвешивали поклон:
– Благодарствую за честь!
– На здравие!..
И уже исчезли жаркие, отпенилось ренское вино, бастр, а на смену им заполнили столы блюда и тарели со всякими сластями, от смоквы и маковок до мазюни из редьки.
– Не настал ли час потехи, милостивые гости? – пряча в бороде улыбку, спросил Хворостинин.
– Ох, как настал! Чай, уж опорожнили и беременные бочки и полубеременные! В самый раз! – закричали захмелевшие бояре.
Хворостинин подал знак. Распахнулись двери, и с гиком ввалились скоморохи, кривляясь и приплясывая.
– Играй плясовую! – закричали бояре. Загремели бубны, раздался свист. Скоморохи вынеслись на середину:
Таракан дрова рубил,Себе голову срубил,Забежал в свой закутокБез рубахи и порток.Комарики ух-ух,Комарище бух-бух!..
– Помощь эта – братская, – продолжал Дато вполголоса убеждать Хворостинина. – На земли грузинские надвигаются шаховы полчища. У нас, кроме собственной груди, стрел да шашек, ничего нет. Шах Аббас у себя с помощью голштинцев пушек наотливал множество. А чем преградить дорогу врагу, владеющему пушками? Шах ядовитую пакость в рыбьих пузырях возит, ослепляет в битве, заразных верблюдов на противника гонит. Устрой, воевода, хоть семь пушек, если больше не можешь.
– Э, для милого дружка и сережка из ушка! Да вот посол свейский сказывал царю-батюшке, будто немцы Габсбурги на нас ополчились, а союзников у них больше, чем капель в море. Не хотят смириться к поляки, их-то Сигизмунд в короли всея Руси нарекался… И намедни на сидении боярском много говорили о неспокойстве на украинах наших… В бунтовское время казаки попривыкли к разбойной вольности, и невтерпеж им порядок царский…
Комар летом лес грузил,В грязи ноги завязил;Его кошка подымала,Свое брюхо надорвала!Комарики ух-ух,Комарище бух-бух!..
К восторгу горланивших бояр, скоморохи подпрыгивали, кувыркались, ходили вприсядку. Гусляры все быстрее проводили по струнам.
– У Хворостинина гостьба толстотрапезна! – надрывался Пушкин.
…хошь денно и нощно на Пушечном дворе отливают и выковывают пушки, но врагов у Руси немало, а рубежей неспокойных и того больше. Царь и патриарх ныне замыслили ратных людей против ляхов да немцев собирать, а снаряжать придется в первую голову пушками и пищалями, и их, того и гляди, в обрез придется.
– Пусть по-твоему, боярин, но вера у нас одна? Вы на поляков и немцев идете, а шах Аббас кто? В какой церкви крещен? Или не он христианского царя Луарсаба в башне заточил? Или не он грузинское царство пеплом засыпал? Так почему отказываете нам в помощи против нехристя?
– Чего не ведаешь, о том не суди. Государь-царь наш и святейший патриарх Филарет против всех врагов греческой веры великий заслон строят, а пока не выстроен – терпи!
– Нет, боярин, терпеть нам некогда, иначе заслонять вам нечего будет. Давно бы Грузии не стало, если бы мы с древних времен не вели войн против магометан. И сейчас не терпеть, а драться будем. Да живет вечно наша земля!.. Видишь на моей груди звезду? За нее можно взять целый город. Звезду мне подарил в Индии магараджа, их великий князь, за то, что защитил я его семью от озверелых кизилбашей… Да все, что на мне видишь, отдам я за пушки.
– О, о! Никак ты свой удел от царя хочешь отторгнуть, что за железо да медь немыслимое богатство отдаешь?
– Нет, боярин, мой удел – конь и клинок.
– Добро!
С любопытством и доброжелательством оглядел Хворостинин дворянина Иверской земли. Бояре, совсем захмелев, не прислушивались к беседе хозяине с грузином.
Вдруг Долгорукий ударил кулаком по столу так, что все чары подпрыгнули, завопил:
– Я сдвинулся, а ты уже выше меня сел! Толстой, шатаясь, насел на Долгорукого, вцепился ему в бороду:
– Твой дед под Калугой конюшни чистил, а мой воеводой в Суздали блистал!
Приказав дворецкому нести за собой два кубка, Хворостинин торопливо подошел к побагровевшим боярам:
– Царские бояре, еще в аду нассоримся, а сейчас кому чару пить? Кому выпивать?
Застучали кубки, закричали Долгорукий и Толстой:
– Любо! Любо!
С новой силой загудели гудки, зазвенели бубны, закружились скоморохи.
Блоха банюшку топила,Муха щелок щелочила,Баба парилася,С полки грянулася!Комарики ух-ух,Комарище бух-бух!..
– Помог бы, да не можно, – тихо проговорил Хворостинин, опустившись на место. – Лес тонок, а забор высок… А речи твои любы мне. Потайно объявляю, как для брата родного: буди воля моя, я бы единым днем пушки поставил пред тобою.
– Хвастал Булат-бек, будто привез ковчежец с хитоном господним, да облепят его язык черви! Клянется, в Картли шах Аббас святыню взял. Разве такое допустили бы наши отцы церкови? Обман персы придумали… На вере играют, а хитон подменен.
– Ежели во благо Руси, то может оказаться подлинным… – медленно протянул Хворостинин.
Дато изумленно вскинул глаза и больше ничего не сказал. Бросив быстрый взгляд на разошедшихся в пляске бояр, Хворостинин совсем склонился к Дато.
– Слушай, что сказывать буду. Через неделю воеводствовать на Терки иду. Так вот, слыхал, от твоего стольного города любая весть на добром коне за шесть дней долетит до моего слуха…
