Приятель фаворитки. Царственный пленник - Энтони Хоуп

но ведь это не было особым преступлением. К тому же тут дело было кончено. Ах, да! Второй пункт предсказания! Я быстро взглянул на де Перренкура и на бумагу, лежавшую пред королем. На ней было что-то написано, но прочитать это я не мог; лицо же де Перренкура было по-прежнему невозмутимо.

– Если я не ошибаюсь, – продолжал король, выслушав какую-то фразу, которую шепнула ему сестра, – предсказание гласило, что вы будете пить из моей чаши… Не так ли?

– Именно так, ваше величество, но это был конец, а не начало предсказания.

Снова на лице короля мелькнула улыбка, но немедленно же исчезла.

– Меня интересует только эта ее часть. Я верю в предсказания и люблю, чтобы они исполнялись. Видите вы эту неполную чашу? Она была налита для меня, а другая – для моего друга де Перренкура. Прошу вас выпить из моей чаши и таким образом исполнить предсказание.

Честное слово, я начинал думать, что король предварительно выпил сегодня не одну полную чашу вина. Однако он был мрачен, да и все остальные имели далеко не веселый вид. Что за нелепость была вести меня сюда под стражей и под угрозой смерти лишь для того, чтобы заставить выпить чашу вина! Я выпил бы по доброй воле хоть дюжину, если бы меня угостили.

– Ваше величество, желаете, чтобы я выпил эту чашу вина? – переспросил я.

– Пожалуйста! Это чаша была налита для меня.

– От всего сердца! – воскликнул я и тотчас добавил: – С глубокой благодарностью вашему величеству за великую для меня честь.

Среди сидевших за столом почувствовалось едва заметное, но несомненное волнение. Герцогиня Орлеанская протянула руку к чаше, как бы желая схватить ее, но король удержал эту руку в своей. Де Перренкур неожиданно отодвинул свое кресло и, обойдя его, встал у самого стола. Кольбер взгялунл на него, но тот не отвел от меня своего взора и не обратил на него внимания.

– Тогда подойдите и возьмите чашу! – сказал король.

Я с низким поклоном подошел к столу. Дарелл, к моему удивлению, двинулся со мною и стал опять около меня. При малейшем движении его шпага могла пронзить меня или пуля его пистолета пробить мне голову. Я взял чашу, высоко поднял ее над головой, а затем, прямо взглянув в лицо королю и низко поклонившись герцогине, воскликнул:

– С разрешения его величества поднимаю эту чашу за здоровье прекрасной герцогини Орлеанской!

Герцогиня привстала на своем стуле, громко шепнув королю:

– Нет, нет! Не за меня! Я не могу допустить это.

– Пейте тогда за меня, мистер Дэл! – сказал король, удержав ее за руку.

Поклонившись ему, я поднес чашу к губам, собираясь пить, но в этот момент заговорил де Перренкур:

– Одну минуту! Разрешит ли мне король задать вопрос мистеру Дэлу по поводу этого вина?

Герцог Йоркский нахмурился: король как будто колебался, де Перренкур кивнул ему головой. Тогда король промолвил:

– Месье де Перренкур – наш гость, и его желание должно быть исполнено.

Получив это разрешение, де Перренкур, опираясь рукою о стол, склонился ко мне и заговорил тихим, спокойным тоном:

– Его величество сегодня был очень озабочен и утомлен поздним заседанием. Он спросил у мистера Дарелла бутылку вина. Оказалось, что королевский погреб заперт, а заведующий им уже лег спать. Однако Дарелл принес бутылку хорошего французского вина, которое любит его величество, и просил его сделать ему честь принять ее. На вопрос его величества, откуда это вино, Дарелл сказал, что занял эту бутылку у своего друга, мистера Симона Дэла, считавшего за счастье предложить ее своему королю.

– Значит, это – мое собственное вино, – улыбнулся я.

– Дарелл сказал правду? – настойчиво спросил де Перренкур. – Это ваше вино, то самое, которое вы послали с мистером Дареллом?

– Да! У него вышел запас вина, и я послал ему несколько бутылок с его слугою.

– Вы знали, зачем онс было ему нужно? – спросил де Перренкур, пристально глядя на меня.

– Роберт сказал мне, что его господин ждет к ужину его величество короля.

– Он действительно сказал вам это? – резко спросил де Перренкур.

– Да, это я хорошо помню, – отозвался я, удивляясь такому длинному допросу по поводу того чтобы выпить чашу собственного вина.

Де Перренкур замолк, но его глаза по-прежнему испытующе глядели на меня. Этот взгляд смутил меня, и я оглянулся кругом. В такие минуты иногда какой-нибудь пустяк способен приковать к себе внимание, и я заметил, что немного вина было пролито на лакированную доску дубового стола, и там образовалось пятно. Меня удивило, как могло вино оставить такой след на блестящей поверхности дуба. Мои наблюдения были прерваны резким, суровым приказом короля:

– Пейте же, пейте!

Вздрогнув от неожиданности, я расплескал немного вина на свою руку, причем ощутил странное жжение на своей коже.

Король снова крикнул мне:

– Пейте!

Я больше не колебался. Собрав свои разбегающиеся мысли и низко поклонившись, я с восклицанием: «Да здравствует король!» – поднес чашу к своим губам. Я видел, как герцогиня закрыла лицо руками, как де Перренкур ближе склонился к столу, слышал, как тихо ахнул Дарелл.

Я умел пить вино как следует: закинув голову повыше (как делают во время питья куры, в благодарность небу, как говорят, хотя они пьют только воду), я опрокинул чашу себе в рот. Вино показалось мне едким; это было, как видно, северное, кислое вино, и я решил, что завтра же его надо отослать обратно. И я угостил таким вином хорошего приятеля, а он еще предложил его королю!

Не успел я проглотить и один глоток, как увидел, что де Перренкур совсем перегнулся через стол. Однако видел я это смутно, так как какой-то туман застлал мои глаза, пол закачался у меня под ногами, а в ушах поднялся странный шум, точно отдаленный гул моря. Я услышал женский крик, чья-то рука выбила у меня чашу, и она, упав на каменный пол, разлетелась на мелкие кусочки, а вино разлилось под моими ногами. Ошеломленный, стоял я на месте, глядя на бледного, взволнованного теперь де Перренкура, стоявшего предо мною. Это было последнее, что я видел ясно; затем король и все присутствующие слились в одну бесформенную массу, шум в голове оглушил меня, комната завертелась вокруг. Подняв руку ко лбу, я пошатнулся. Откуда-то издали послышался как бы звон упавшей на пол шпаги, чьи-то руки схватили меня, и кто-то сказал над моим ухом: «Симон! Симон!» Все также издали донесся громкий, повелительный голос, не допускающий