Черная книга - Алексей Николаевич Котов
Черт Конфеткин нагнулся, подобрал один из бриллиантов и без видимого интереса осмотрел его.
– Настоящий, – заключил он. Черт бросил бриллиант на пол. – Договора он, значит, заключает, да?
– Андрей? – переспросил Инф.
Конфеткин промолчал, наблюдая за тем, как Медведь лупит старого черта. Закончив с ним, он схватил за волосы обеих дам и поволок их к выходу. Женщины сильно визжали, а одной из них удалось прокусить руку Медведя, которой он держал ее подругу. Но тот и не подумал разжимать кулак.
Из-за портьеры за стойкой бара появился Бак. Он что-то жевал и бросил мимолетный взгляд в сторону Медведя. На лице бармена не дрогнул ни один мускул. Примерно таким же взглядом он смотрел бы и на уборщицу со шваброй и на то, как его разгоряченные гости иногда превращаются в огненные столбы.
Выбросив женщин за дверь, Медведь вернулся к старому черту. Тот только пришел в себя и пытался встать. Медведь несколько раз ударил его ногой и когда черт затих на полу, взял его за ногу и потащил к выходу.
Увидев Конфеткина, Бак махнул ему рукой и презрительно усмехнулся.
– Надоело все… – вдруг изменившимся голосом сказал Конфеткин.
Он налил Инфу полный, до краев, стакан до краев и зло сказал:
– Пей!
5.
Прошла пара дней… Черт Конфеткин никуда не исчез, но стал вести себя как-то странно. Он то возникал в самых неожиданных местах, например, на улице, перед капотом подъезжающей к таверне машины, чем вызывал в ней оглушительный, женский визг, то появлялся на крыше «Трех дубов», с железным грохотом гоняясь за перепуганной кошкой, а то вдруг стихал и брался помогать старику Инфу, чего никогда не случалось раньше.
Черт явно нервничал, и это было видно по его раскрасневшемуся пятачку-носу и лихорадочно горящим глазам. Конфеткин мел брусчатку, загоняя мусор под лавочки, а на травянистых загонах затаптывал мусор в мягкую землю. Иногда он снова пропадал, но на очень короткое время и снова появлялся, вызывая при этом то нервный визг, то гневный рев. Теперь он почти не отходил от старого Инфа и в его глазах постоянно светился желтый и хищный, неутолимый огонек. Его помощь Инфу была настолько отвратительна, что старику приходилось выметать мусор из углов, куда сгребал его Конфеткин и выковыривать из земли затоптанные пластиковые стаканчики.
– Вот тоска проклятая! – стонал черт. – Инф, вот послушай:
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне.
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день – и было скучно,
Как все, что только не во сне…
Конфеткин немного помолчал и спросил:
– Ну, как стихи?
– Игорь Северянин… – неохотно ответил Инф. – Кажется 1909 год.
– Я тебя не спрашивал, кто их написал и когда, – обиделся черт. Конфеткин сел на лавочку, положил кулаки на колени и принялся барабанить по ним. – Мне скучно, Фауст!.. – выкрик черта прозвучал вызывающе громко. – Инф ты – Фауст или еще нет? Вот ответь мне, какой идиот придумал фразу «Пока живу – надеюсь»?
Инф пожал плечами:
– Что-то подобное встречалось у Цицерона в «Письмах к Аттику» и у Сенеки в «Нравственных письмах к Луцилию»…
– Грамотный, да?.. – черт презрительно прищурился. – Про Северянина, Цицерона и Сенеку знаешь. А хочешь, я тебе про Андрея расскажу? – в глазах черта вдруг сверкнула откровенная злоба. – Он же сейчас почти без дела сидит. Ну, выйдет пару раз в неделю за Бака, заключит договорчик, улыбнется клиенту и – к себе в нору. А там – лежак, стол, на котором еще инквизиция ведьм пытала, и стул. И больше ничего, понимаешь?.. В общем, «Гас скучный день – и было скучно…» Так – день за днем. От такой тоски самый тупой дебил давно бы повесился. Знаешь, чем он занимается? Ладно бы придумывал бы что-нибудь… Вечный двигатель, например или теорию сексуальной революции…
Конфеткин смотрел на Инфа уже с откровенной ненавистью и старик невольно поежился.
«Что это с ним?..» – с тревогой подумал он. От Конфеткина, когда он был не в духе, можно был ждать любой подлой выходки.
– А он ничего не делает! – рявкнул Конфеткин. – Там у него на столе лежит линейка. Ученическая, кажется… Пластмассовая. Истерлась так, что ни одной цифры не видно. Так вот, Андрей меня уже полгода этой линейкой по столу гоняет…
Конфеткин замолчал, давая старику время обдумать услышанное.
– Зачем гоняет? – наконец, осторожно спросил Инф.
Физиономию Конфеткина перекосил очередной приступ возмущения. Его левая щека словно втянулась внутрь, отчего зубы справа выступили вперед желтым углом.
– Не зачем, а кого, идиот! Меня он гоняет. А я – таракан. И, между прочим, единственный на всю комнату. Там на столе есть щель и когда мне надоедает бегать, я в ней прячусь, – Конфеткин нервно хохотнул, но его злость не уменьшилась, а вдруг стала прорываться в голосе какими-то шипящими нотками. – Когда Андрей меня ждет, он линейкой по столу постукивает. Выходи, мол, поиграем. Дурак!.. Я же везде могу быть, а не только как настоящий таракан, в его заплесневелой норе. Везде, понимаешь?.. Нырнул – теплое море, вынырнул – Швейцарские Альпы. Ну, с акулами, конечно, играть опасно, а в горах – холодно. Но можно просто в Лондоне пива попить или в Африке бабуина за хвост дернуть. Это свобода, понимаешь?..
Старик молча кивал головой и не знал, что сказать.
Мимо прошла пара молодых девушек. Они о чем-то возбужденно говорили и та, что посветлее и повыше ростом, постоянно повторяла: «Это ужасно!.. Это просто ужасно!» Поднявшись по порожкам, девушки исчезли за дверью таверны.
Конфеткин проводил их долгим взглядом.
– Боишься меня, да? – приступ злости на минуту ослабел, и черт вяло улыбнулся старику. – Не бойся, я же так… И не о тебе говорю.
Черт немного помолчал и вздохнул.
– Ты мне объясни, сколько можно сидеть в унылой комнате и ждать пока из щели выползет твое единственное развлечение… И какое? Таракан! Ты бумаги помнишь?
– Какие?
– Те, что написали и подписали Медведь и Мамзи. А Андрей так ничего и не смог написать. Я уже говорил, в этом и есть весь фокус. Я думал ты догадаешься…
– Нет, – честно признался Инф.
– Вот за это я вас, сволочей, и ненавижу! – усмехнулся черт. В его глазах снова появились желтые, злые искры, а зубы выступили вперед уже не перекошенным углом, а желтой, ровной подковой. – Ты
