Джордж Фрейзер - Флэш без козырей
— Он — дьявол, — пищал Луни, — прок…тый дьявол! Он убьет нас всех! Он уже… — и уползал, ругаясь и жалко хныча, чтобы затаиться где-нибудь.
Даже Салливан, относившийся к нему мягче, чем остальные, не смог убедить несчастного вернуться к исполнению обязанностей стюарда, и прислуживать Спрингу в его каюте пришлось китайцу, помощнику повара.
Насколько я помню, так мы плыли на запад, а затем на северо-запад около месяца, пока однажды утром не оказалось, что мы уже пересекли Атлантический океан и вошли в Карибское море. Все это начинало мне нравиться, так как стояла прекрасная погода и мне уже не приходилось натягивать свитер, но теперь на судне произошли некоторые изменения. Так, начались ежедневные артиллерийские учения с нашими длинноствольными девяти- и двенадцатифунтовками, что показалось мне зловещим и вызвало растущее оживление среди матросов. К тому же, если раньше люди, свободные от вахты, могли бездельничать, то теперь они должны были внимательно наблюдать за горизонтом и следить за ветром. Спринг или Салливан постоянно находились на шканцах с подзорной трубой; каждый раз, когда показывалось крупное судно, Спринг приказывал, чтобы пушки были заряжены и возле них наготове стояли матросы. Погода становилась все более жаркой, а прохладные ночи — все короче, так что смрад, поднимающийся с заполненной рабами нижней палубы, буквально сбивал с ног и даже в постоянном бормотании и завывании нашего живого груза слышались, как мне казалось, более глубокие, тревожные ноты. Как мне стало известно, именно в этих местах и случались бунты рабов, поскольку к тому времени многие из них обычно умирали (к счастью, на нашем судне до сих пор пришлось бросить за борт всего пятерых), а остальные становились угрюмыми и, наконец, ими овладевало отчаяние. Раньше чувствовался только их испуг и убожество, но теперь мы ощущали, как внизу закипает слепая ненависть. Это было заметно по тому, как они угрюмо озирались по сторонам во время танцев, опустив голову и выкатив глаза, в то время как матросы стояли вокруг с ружьями в руках, а легкие пушки были заряжены и направлены на палубу, чтобы очистить ее в случае необходимости.
Я как мог пытался держаться подальше от этих мрачных черных скотов; даже акулы за бортом и те выглядели не такими опасными, а нас всегда сопровождало с полдюжины этих морских страшилищ, которые надеялись поживиться очередным сброшенным за борт телом. Их темные вытянутые силуэты, скользящие в толще воды, были хорошо видны даже на глубине нескольких саженей. Но за последнюю неделю плавания вдоль побережья старого испанского Мэйна не один я превратился в сплошной комок нервов. Похоже, даже Спринг стал осмотрительнее, поскольку, вместо того чтобы плыть на северо-запад, к Наветренному проливу и далее к нашему предположительному пункту назначения, который, судя по всему, располагался где-то на северном побережье Кубы, он повернул почти прямо на запад, к Москитному Берегу, бывшему в те времена почти столь же забытым Богом местом, что и побережье Африки, которое мы перед этим покинули. Я разглядел его лишь как легкую темную полоску далеко по левому борту, но тяжелый запах окутал судно точно одеяло. Смола пузырилась в швах судовой обшивки, а ветер, казалось, вырывался прямо из огнедышащей печи. К тому времени, когда мы зашли в бухту Роатан, которую вы можете найти на карте островка Ла-Баия, что вблизи побережья Гондураса, наше осторожное судно было насквозь прожарено солнцем, зато нас не заметил ни один патрульный корабль янки или судно испанской береговой охраны. [XXVII*]
Мы бросили якорь в этом огромном расчетном центре всех африканских работорговцев, где шхуны с Берега Слоновой Кости, балтиморские клиппера и ангольские барки, свободные торговцы с Пролива и бразильские пираты — все находят себе место для стоянки в широкой бухте, а береговые лодки и другие маленькие суденышки вьются вокруг них, как водомерки на пруду. Даже вонь нашего собственного трюма, набитого рабами, меркла, побежденная невыразимым смрадом, доносящимся из огромных выгородок и загонов, которые рядами выстроились на берегу и даже сбегают вплоть до самых пирсов, купающихся в зеленой воде бухты. Трудно поверить, что такие места, как это, существуют на свете, пока не увидишь его своими глазами и не почуешь собственным носом, со всем многообразием населяющего его отребья — черные и полукровки всех сортов, торговцы из Рио с закрученными усами, пистолетами за поясом и серьгами в ушах, словно буканьеры со страниц старой книги, янки с Восточного побережья, в цилиндрах и с сигарами, торчащими из-под усов подобно острым кремневым пикам; докрасна загоревшие английские моряки, на некоторых из которых еще уцелели потрепанные широкополые флотские шляпы; индейцы с выдубленными ветром лицами и ножами, болтающимися в кожаных ножнах на шее; шкипера — лягушатники и даго, в расшитых куртках и пестрыми шарфами на головах и сотни негров, всех размеров и оттенков — и все это болтает, кричит и спорит на половине языков мира. Одно объединяет их — все они живут за счет работорговли.
Лучше всего мне запомнился огромный детина в грязно-белых коленкоровых штанах и широкополой панаме, который стоял в одной из подошедших к нам береговых лодок, и, задрав вверх свою красную рожу, ревел в ответ кому-то, поинтересовавшемуся свежими новостями:
— Ты что, не слышал? На тихоокеанском побережье нашли золото! Да, да, настоящее золото! Представь себе, они его гребут лопатой — только успевай подбирать! Прикинь, говорят, самородки попадаются величиной с кулак. Столько золота никто никогда раньше не видал! Золото — в Калифорнии! [XXVIII*]
V
В Роатане мы высадили всех рабов, согнав их в большие лихтеры, на которых надсмотрщик-даго ловко сбивал их в плотное стадо, как овец, пока на корме, у бизань-мачты, Спринг вел деловые переговоры с полудюжиной прибывших на борт перекупщиков. Под тентом на верхней палубе был накрыт стол, и миссис Спринг разливала чай и предлагала бисквиты всем, кто хотел бы их попробовать, то есть самому Спрингу и маленькому вертлявому французику в длинном сюртуке из тафты, взгромоздившемуся на стул и пытающемуся изящно отхлебывать чай из чашки, в то время как чернокожий мальчик, стоя у него за спиной, отгонял мух. Остальными перекупщиками были трое засаленных даго в грязных лохмотьях, которые предпочитали ром, огромный голландец, с лицом, похожим на прокисший пудинг, который пил джиновый пунш, и смуглый янки, который вообще ничего не пил.
Все они быстро прошлись по невольничьей палубе, прежде чем с нее согнали негров, и теперь, когда пришло время обсуждать сделку и торговаться со Спринтом, даго возбужденно болтали, зато остальные трое были молчаливы и настроены по-деловому. Наконец они разделили между собой все шесть сотен черномазых по среднему курсу девять долларов за фунт — что в общем составило около семисот-восьмисот тысяч долларов за всю партию груза. Ни одна монета при этом не перешла из рук в руки, ни одной бумаги не было подписано, ни одной квитанции не было выдано или получено. Спринг просто сделал несколько быстрых пометок в записной книжке — и, осмелюсь предположить, что единственными трансакциями, последовавшими за этим, стали лишь денежные переводы на счета в респектабельных банках Чарльстона, Нью-Йорка, Рио и Лондона.
