Гэри Дженнингс - Сокровища поднебесной
— Видите ли, я старался, чтобы ласка продолжалась до настоящего времени. Посмотрите в корзину, в ней осталось сравнительно немного неразвернутых бумажек. Остались только эти восемьдесят семь, потому что к сегодняшнему дню я уже использовал девятьсот тринадцать. Хотите — верьте, хотите — нет, но вот эта единственная бумажка задала мне почти на целый день работы и заставила трудиться до позднего вечера. Это произошло потому, что, когда я развернул ее, там оказалось третье указание относительно «красной драгоценности» объекта, которую было довольно трудно отыскать во всей этой массе между обрубками бедер и которой я уже занимался дважды до этого. Поэтому потребовались все мое умение и сосредоточенность…
Я был наконец в состоянии перебить его. И сказал резко:
— Вы утверждаете, что это Мар-Джана и что она жива. Но это не она, и это, вероятно, просто не может быть живым.
— Но это она, и она жива. Более того, она способна остаться в живых, при правильном лечении и уходе — если кто-нибудь будет настолько жестоким, что пожелает сделать подобное. Подойдите ближе, господин Марко, и вы убедитесь сами.
Я так и сделал. Это было живым, и это было Мар-Джаной. В верхней части, там, где должна была находиться ее голова, свисал вниз скальп, один спутанный колтун волос, которые еще не вырвали с корнем, это были длинные женские волосы — все еще различимо медно-рыжего оттенка и волнистые, — волосы Мар-Джаны. Это издало звук. Оно не могло видеть меня, но, должно быть, услышало мой голос сквозь оставшиеся ушные отверстия, там, где должны быть уши, и, возможно, даже узнало мой голос. Звук был всего лишь невнятным шипением, но мне показалось, что раздалось слабое: «Марко?»
Сдержавшись, тихим голосом — сдерживая себя из последних сил — я заметил Ласкателю, словно вел светскую беседу:
— Мастер Пинг, вы когда-то описали мне, живо и в деталях, «смерть от тысячи», мне кажется, это то же самое. Но вы назвали это по-другому. В чем разница?
— О, разница самая ничтожная. Вы не смогли бы ее заметить. «Смерть от тысячи», как вы знаете, заключается в том, что объект постепенно усекают, отрезая от него по кусочку, выдалбливая, используя щупы и прочее, — процесс растягивают, предоставляя объекту время передохнуть, в это время ему дают подкрепляющие еду и питье. «Смерть за пределами тысячи» почти то же самое, она отличается лишь тем, что этому объекту не давали ничего из еды, кроме кусков ее собственной плоти. А в качестве питья только… Эй, что это вы делаете?
Я выхватил свой поясной кинжал и воткнул его в блестящую красную мякоть, которую счел остатками груди Мар-Джаны. Я изо всех сил сжал рукоятку, чтобы быть уверенным, что все три лезвия вошли на всю глубину. Я мог лишь надеяться, что это стало теперь, по всей вероятности, еще более мертвым, чем прежде, но мне все-таки показалось, что оно внезапно обмякло сильнее и уже больше не пыталось произнести ни слова. В этот самый миг я вдруг вспомнил, как когда-то давно спорил с Али, заверяя его, что никогда не смогу умышленно убить женщину, а он тогда сказал: «Вы еще молоды». Какая ирония судьбы!
Мастер Пинг не произнес ни звука, только скрежетал зубами и смотрел на меня злобным взглядом. Но я хладнокровно потянулся и взял у него шелковую ткань, которой Ласкатель вытирал руки. Я воспользовался ею, чтобы вытереть оружие, и грубо бросил лоскут ему обратно, предварительно сложив свой кинжал и снова засунув его в ножны на поясе.
Он с ненавистью усмехнулся и сказал:
— Какая потеря! И это в то время, когда я уже приготовился изящно нанести последний удар. Я собирался оказать вам честь, позволив посмотреть на это. Какая потеря! — Его усмешка сменилась насмешливой улыбкой. — Полагаю, что это вполне понятный порыв для дилетанта и варвара. А вы, кроме всего прочего, еще и заплатили за эту женщину.
— Я платил не за нее, мастер Пинг, — сказал я и, резко отодвинувшись от Ласкателя, вышел вон.
Глава 2
Мне очень хотелось вернуться к Биянту — наверняка девушка уже заждалась меня, — и я был бы рад отложить тяжелый разговор с Али-Бабой. Но я не мог оставить его в неведении — ломать руки и пребывать в чистилище, поэтому направился к своим прежним покоям — туда, где он меня ожидал. Притворившись веселым, Али широким жестом обвел помещение и произнес:
— Все отремонтировано, убрано и украшено заново. Но никто, кажется, не позаботился приставить к вам новых слуг. Поэтому сегодня я останусь, на случай, если понадоблюсь вам… — Его голос дрогнул. — Ох, Марко, вы выглядите больным. Неужели случилось самое страшное?
— Увы, старина. Она мертва.
На глазах Али показались слезы, он прошептал:
— О всемогущий Аллах…
— Я знаю, нелегко говорить об этом. Мне очень жаль. Но Мар-Джана уже освободилась из плена и не чувствует боли. — Позволить ему, по крайней мере, сейчас считать, что она умерла легкой смертью. — Я расскажу тебе в другой раз, за что и почему убили твою жену. Разумеется, она ни в чем не была виновата. Это произошло только из-за того, что убийцы хотели ранить тебя и меня, но мы еще отомстим за Мар-Джану. Но сегодня, Али, не спрашивай меня ни о чем и не оставайся здесь. Тебе надо пойти и в одиночестве предаться скорби, а мне предстоит еще много чего сделать — следует хорошенько подготовить нашу месть.
Я повернулся и быстро ушел, потому что, если бы Али спросил меня о чем-нибудь, я не смог бы ему солгать. Однако меня охватила такая ярость и жажда крови, что я вместо того, чтобы пойти прямо в Павильон Эха, направился в покои министра Ахмеда.
Меня тут же остановили его караульные и слуги. Они протестовали и говорили, что wali провел очень тяжелый день, делая приготовления к возвращению великого хана и приему вдовствующей императрицы, что он сильно утомился и уже спит, и что они не смеют сообщить о посетителе. Но я зарычал на них: «Нечего сообщать обо мне! Пропустите!» — так яростно, что все мигом убрались у меня с дороги, испуганно бормоча: «Тогда это на вашей совести, мастер Поло». Я весьма невежливо хлопнул дверью и вошел без объявления в личные покои араба.
И тут же мне вспомнились слова Биянту о «необычных фантазиях» Ахмеда, нечто подобное когда-то говорил и художник мастер Чао. Когда я ворвался в спальню, то с удивлением заметил огромную женщину, которая выскочила в другую дверь. Я только успел мельком взглянуть на ее пышные одежды — просвечивающие, тонкие и развевающиеся, цвета сирени. Я заключил, что это та же самая высокая и крепкая женщина, которую я видел в этих покоях прежде. На этот раз привязанность Ахмеда, подумал я, похоже, оказалась стойкой. Но больше я об этом не думал, ибо увидел в центре комнаты араба, который возлежал на огромной, покрытой сиреневыми простынями кровати, опираясь на подушки сиреневого цвета. Он смотрел на меня спокойно, в его черных, похожих на щебень, глазах ничто не дрогнуло при виде бури, которая должно быть, бушевала на моем лице.
