Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
— Но...
— Я не намерен повторять.
Немец будто надломился. Суетливо опустил рычаг механизма, и створки ворот бесшумно разошлись. Потом рысцой поспешил к скрытым в глубине парка добротным постройкам. Сергей следом вел машину и поставил ее под навес. Пока немец закрывал ворота, напомнил Косте: - Требуй бензин, надо заправиться. Мало ли чё случатся! При свете фар немец разглядел серебристые змейки в петлицах и без сопротивления, хоть и неохотно, принес две канистры бензина. Сергей заправил бак, тщательно осмотрел «оппель», на ключ закрыл дверцы кабины.
Парни шли за своим провожатым, но походке и поведению которого угадывалось, что он еще не определил собственного отношения к незваным гостям и колеблется, не зная, какой прием им оказать. Костя решил действовать нагло и нахраписто.
— Приказы выполняются беспрекословно, — жестко сказал он. — Умничать и рассуждать — не вашего ума дело.
— Яволь, яволь! — покорно согласился тот и перешел на семенящую походку. — Господин барон в Дании, а я управляющий...
Сергей одобрительно наблюдал, как Лисовский ледяным голосом отчитывает немца, а тот на глазах съеживается и мельчится. Поднялись по ступенькам, управляющий сорвал шляпу и, распахнув дверь, поклонился. В холле паркетный пол, зеркала, портреты, статуи. Плащи немец помог снять, покосившись на Сережкин автомат. Хотел взять портфель у Кости, но тот его отстранил. Парню не понравилась грубая и порочная физиономия управляющего. У него вызвали отвращение красные отвисшие щеки, сивая неряшливая челка, покатый морщинистый лобик, тройной подбородок и рысьи бегающие глазки. При всем внешнем несходстве управляющий чем-то напоминал ему штандартенфюрера Бломерта.
Парней немец оставил в гостиной на втором этаже, а сам исчез, чтобы распорядиться насчет ужина. Сергей повесил автомат на спинку стула и оглядел комнату. Шелковые обои в мелкие цветочки, старинная, грушевого дерева, мебель. За стеклом хрусталь и тонкий фарфор. Старинной работы ковры и гобелены.
А Костя сразу ринулся к роялю. Порылся в нотах, наткнулся на «Лунную сонату», торопливо поднял крышку и прошелся пальцами по клавишам. Сергей удивленно оглянулся и изумленно вытаращился на лейтенанта. Тот ни разу не проговорился, что умеет играть...
Подняв глаза, Костя увидел замершего посреди гостиной управляющего, а в дверях девушку с подносом.
— Ужин подан, господа офицеры!
Костя неохотно оторвался от рояля и пересел за стол. Напротив устроился Сергей. Девушка в накрахмаленном передничке, с подобранными на затылке в узел волосами, испуганными, как у затравленного зверька, глазами, сняла с подноса изящные голубые тарелочки с едой; и парни разочарованно переглянулись. Тут и одному на зубок не хватит, а они за день изрядно проголодались, на скорую руку перекусив в придорожной бирхалле. Костю горничная оглядела со странным любопытством, а широкоплечего Сергея, скорчившего недовольную гримасу, с откровенной неприязнью. Сделала книксен и, повинуясь рысьему взгляду управляющего, бесшумно удалилась.
В гостевой комнате, куда по их настоянию поставили вторую кровать, Сергей закурил, подошел к окну и, открыв фрамугу, выглянул. Потом постоял у двери, прислушался к шорохам из коридорчика и опустился на стул.
— Не по душе мне этот хмырь, — признался он. — Глаза ушлые, вертляв, а зырит, будто из пистолета целит. Как он зыркнул на девку? Та опрометью выскочила, чуть косяк не вышибла.
— Мнительность в тебе говорит, — зевнул Костя, раздеваясь. — Он нас боится, я ему добрый втык сделал. Утром помахаем ручкой, и гуд-бай баронский управляющий.
— Не скажи, — покачал головой Груздев. — До утра времени ой сколько!
Он поднялся, взял стул, просунул ножку в дверную ручку и прочно ее заклинил. Автомат поставил на предохранитель, заслал патрон в ствол пистолета.
— Ты бы не раздевался, милай, — осуждающе проговорил Сергей, видя, как Костя влазит в ночную рубашку. — Пока выпростаешься из балахона, тепленьким возьмут.
— Сережка, терпения нет, спать хочу, — взмолился Лисовский. — После госпиталя ни разу всласть не поспал. Рукой не двину.
— Ладно, — вздохнул Груздев. — Одним глазом спи, другим по сторонам зыркай. Не забывай лесную сторожку.
Сам устроился у окна. Слегка опустил ремень с револьвером, расстегнул у рубашки верхнюю пуговицу, ослабил узел галстука. Расшнуровал штиблеты, но разуваться не стал. Автомат, сигареты, зажигалку, электрический фонарик положил на ночной столик и потушил свет.
— Спать захочешь, разбудишь, — сонно сказал Костя.
Ослабел после ранения названный брат, в себя никак не придет. Сергей вздохнул. Его брат Герберт Зоммер, а теперь ван... ван... И фамилию же подсунул шерамыжник проклятый! С похмелья язык скорее сломаешь, чем выговоришь. Ван, ван ден... Зовут-то Яном, а как дальше? Среди сибиряков немало Янов, неужто из этой Голландии были сосланы? Не похоже. Вон и латыши Янами зовутся, и поляки...
Вроде в дверь кто-то торкнулся. Сергей бесшумно метнулся к порогу. Постоял, прислушался, тихо. Вернулся к окну. И под ним с улицы что-то прошуршало и смолкло. Где-то спросонья промычала корова, донеслось сердитое гусиное «га-га-га». В темноте померещилось, будто перед рассветом медленно просыпается родная Ольховка. Вот-вот поднимется мать, сторожко стукнет у печи ухватом, доставая чугун с горячей водой. Ополоснет подойник и пойдет доить Машку. Она из двери, а к порогу подсядет отец, подвернув под себя ногу. Набьет ядреным самосадом трубку, затянется, и ну его бить кашель. Мать вернется из стайки, привычно заругается: «Опять избу табачищем закадил, креста на тебе нету». Отец охотно согласится: «Твоя истина, мать. В девятисотом году снял и надевать не собираюсь»...
— Тук, тук, тук! — несильный стук в дверь.
Груздев торопливо зажег свет, принялся расталкивать Костю. Тот спросонья повел мутными, непонимающими глазами, замычал и попытался оттолкнуть Сергея.
— Мосье! Мосье! Рюсс!
Сергей ладонями зажал уши Лисовского и принялся их тереть. Сперва Костина голова безвольно моталась в его сильных руках, но через минуту тот взвыл от боли:
— Ты сдурел?! Отпусти!
- Баба стучится, што-то толмачит, да я не пойму. Костя осмысленно вслушался во взывающий к ним голос, рывком соскочил с постели и, путаясь в длинной рубахе, подбежал к двери и вытащил из ручки ножку стула. В комнату ворвалась давешняя горничная и скороговоркой, захлебываясь, затараторила. Сергей торопливо зашнуровал ботинки, подтянул ремень, а Лисовский вслед за девушкой переводил:
— Немец нас подслушал. Он понимает язык. В ту войну был у русских в плену. Хотел позвонить в гестапо, но она, — кивнул на горничную, — оборвала втихомолку провод. На велосипеде поехал в гостиницу, там телефон.
