Большая книга по истории Ближнего Востока. Комплект из 5 книг - Мария Вячеславовна Кича
Продемонстрировав дремучесть мулл, эмир постановил, что их надо лицензировать. Нелицензированный мулла не мог получать зарплату, а любой, кто исполнял функции муллы без лицензии, подлежал наказанию. Однако из сострадания к своему темному народу великодушный государь учредил систему медресе, где студенты приобретали знания, необходимые для успешной сдачи экзамена. Разумеется, во всех учебных заведениях преподавали благонадежные знатоки ислама, верой и правдой служившие монарху. Столичные медресе находились под неусыпным надзором эмира и высокопоставленных чиновников – поэтому выпускники получали лицензию на основании диплома. В дальнейшем такие муллы транслировали волю Абдур-Рахмана на местах; они же восхваляли заботливого повелителя, давшего им «путевку в жизнь».
Разобравшись с муллами, Абдур-Рахман взялся за казиев и муфтиев. Эмир назначил одного казия верховным судьей, ввел его в правительство и наделил полномочиями по изменению и отмене решений других судей. Также была создана единая судебная система, где решения выносились в соответствии с шариатом – причем в том виде, в каком его понимал сам Абдур-Рахман. В конце концов государь созвал комиссию для выбора официального мазхаба (исламской правовой школы). У суннитов четыре мазхаба (маликитский, шафиитский, ханбалитский и ханафитский) – и комиссия выбрала последний; сегодня большинство афганцев (да и вообще мусульман в мире) являются суннитами и ханафитами. Некоторые муллы, казии и муфтии отчаянно сопротивлялись государственному контролю. Все они были изгнаны из страны, брошены в темницу, замучены в тюремных застенках или убиты. Несмотря на это, Абдур-Рахман продолжал гордо именовал себя «защитником веры» и «самым правоверным мусульманином».
Власть «железного эмира» зиждилась на ордах госслужащих: казиев и мулл, солдат и шпионов, калантаров и котвалов, губернаторов и должностных лиц вилаятов и округов, не говоря уже о мирзах в Кабуле. Для содержания десятков тысяч чиновников всех мастей и рангов Абдур-Рахман нуждался в гораздо большем количестве доходов, чем любой предыдущий правитель сумел выжать из Афганистана. Он обложил налогами абсолютно все: с афганцев взимались пошлины за землю и животных; за посев и сбор урожая; за коммерческую прибыль и плодовые деревья; за торговлю и поездки. В любой сделке продавцы и покупатели должны были что-то отдать государству. Молодожены платили налог на брак, живые – налог на погребение умершего родственника. Абдур-Рахман собирал в четыре раза больше налогов, чем Шир-Али. Ненасытная потребность монарха в деньгах обусловила его зависимость от огромного бюрократического аппарата – ведь чиновники следили за тем, чтобы никто не уклонялся от выплат. Однако эмир не боялся, что котвалы вступят в сговор с местными жителями, дабы обмануть его, – ведь шпионская сеть имела несколько уровней, все агенты контролировали друг друга, и каждому из них всегда было что сообщить.
Шпионы составляли особое подразделение министерства внутренних дел. Его руководитель Мир Султан специализировался на ночных арестах. Любой стук в дверь после наступления темноты заставлял афганцев дрожать. Никто не знал, кого арестуют следующим, кого уже арестовали, почему это случилось и что происходит с задержанными. Люди просто исчезали. Мир Султан сеял такой ужас, что влиятельные вельможи, включая наследника престола, попросили эмира прекратить это безумие. Абдур-Рахман согласился. Министр внутренних дел проделал колоссальную работу – но теперь он был весьма ценен как козел отпущения. Следуя проверенной схеме, государь вызвал «архитектора террора» в суд, где сказал следующее: «Он [Мир Султан] убил 60 тыс. человек, и я говорю всем, кто здесь присутствует, что приговорил максимум 15–20 из них. Остальных он убил по собственному усмотрению и по личным причинам. Скажите, братья, что мне делать с этим человеком?» Судьи дали правильный ответ, Мир Султана публично повесили, а «железный эмир» торжественно заявил, что спас народ от чудовища.
Тем не менее после казни Мир Султана тюрьмы по-прежнему были переполнены. У Абдур-Рахмана имелись зинданы под каждым дворцом, а недалеко от центра Кабула он построил тюрьму Дехмазанг на девять тысяч заключенных. Количество темниц увеличивалось до тех пор, пока только в кабульских застенках не скопилось 70 тыс. человек – треть населения города. В неволе томились оппозиционеры и взяточники, мошенники и купцы, подозреваемые в нечестной торговле, старики и молодежь, мужчины и женщины, аристократы и простолюдины.
Среди заключенных было немало пуштунов, Абдур-Рахман активно переселял пуштунские племена – но с другими этническими группами он обращался еще хуже. Наиболее жестоко «железный эмир» разделался с хазарейцами. Хазарейцы, проживавшие в Центральном Афганистане, исторически были достаточно автономными. Но в 1891 г. Абдур-Рахман прислал в Хазараджат 100 тыс. бойцов – правительственную армию и племенные отряды пуштунов; при этом местное население насчитывало приблизительно 340 тыс. человек. Монарх объявил шиитам-хазарейцам джихад и пообещал почетный титул гази всем, кто примет участие в их истреблении. Хазарейцы оборонялись – отчаянно и безуспешно. В 1893 г. все было кончено. Тысячи обездоленных людей успели бежать в Мешхед и Кветту, остальных же постигла трагическая участь. По личному распоряжению монарха Хазараджат заселили другими народами, которым отныне прислуживали уцелевшие коренные жители. Их обратили в рабство; многих продали на невольничьих рынках Кабула. На протяжении еще нескольких десятков лет в среде пуштунской аристократии бытовала привычка дарить хазарейских детей в знак благодарности либо в качестве платы за оказанную услугу.
В 1895 г. – на закате жизни – Абдур-Рахман нагрянул с джихадом на северо-восток Афганистана – в Кафиристан («страну неверных»). Горные долины и ущелья Кафиристана были настолько узкими и изрезанными, что никто не мог завоевать этот край со времен Александра Македонского. «Железному эмиру» понадобилось всего шесть месяцев. Он насильно обратил местных язычников в ислам и переименовал район в Нуристан («страну света»). Восхищенные муллы нарекли государя «Светочем нации и религии».
Покорив Кафиристан, Абдур-Рахман поглотил последнюю часть территории в пределах своих границ и назначил туда чиновников и провластных мулл. Ахмад-шах Дуррани на пике своего могущества был вождем племенной конфедерации, но «железный эмир» не желал становиться очередным ханом – пусть даже и самым сильным. Он решил изменить сам статус афганского монарха – но для этого требовалось изменить афганское общество. К моменту кончины Абдур-Рахмана в Афганистане функционировало централизованное правительство с разветвленным бюрократическим аппаратом – чью власть ощущали все афганцы. Однако правителю не удалось перекроить социальный фундамент, на котором возвышалась административная машина. Он планировал создать монолитное, цельное, однородное общество – но в итоге завершил создание «второго Афганистана». «Первым Афганистаном» по-прежнему были деревни с племенным феодализмом и народными обычаями, вождями и старейшинами, муллами и сардарами – именно они составляли дух и душу страны. «Второй Афганистан» – чужеродный организм, выросший на этой почве, – воевал со своими корнями и стрелял себе под ноги. Вельможи рассылали приказы и распоряжения из «мозгового центра» в Кабуле, нервные сигналы из столицы достигали городов и сел, отдаленные вилаяты не всегда действовали слаженно и логично, периодически где-то бушевали народные восстания, шпионы и администраторы вскрывали гнойные нарывы. Страна напоминала больного с лихорадкой и тремором конечностей – но все-таки являлась государством.
Новая запутанная социальная система конкурировала со старой. Это не означает, что каждый конкретный человек полностью принадлежал к «первому Афганистану» или «второму Афганистану». Напротив – у многих чиновников были родственники в сельской местности. Некоторые уроженцы деревень перебрались в крупные города и стали бюрократами. Государственный и культурный дуализм афганского общества повторялся в частной жизни. Невзирая на все затраченные усилия и ресурсы, Абдур-Рахман не смог проникнуть в афганскую деревню и развалить ее изнутри. «Железный эмир» не разрубил гордиев узел тайных клановых, племенных и семейных связей, который и есть самое сердце афганской жизни. Но зато он установил параметры борьбы между правительством и городской элитой, с одной стороны, и народом во главе с традиционными лидерами – с другой. В XX–XXI вв.
