Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Но чего же он хочет?
– Он хотел сделать вас королевой Франции.
– Как, я была бы женой короля Людовика Четырнадцатого?
– Время еще не ушло.
– Но вы дали слово герцогине де-Лонгвилль помочь ей освободить принцев.
– Ах, Боже мой, что же тут мудреного? Прежде сделайтесь королевой, а потом сколько хотите освобождайте принцев из тюрьмы.
– Но разве это значит – поступать честно, батюшка?
– Ах, Луиза, Луиза, королева отгадала, ты влюблена в кого-то.
– Ошибаетесь, – с горячностью отвечала принцесса, отодвигаясь в глубину кареты.
Через час горничные помогли ей раздеться, и она легла в постель.
От невыносимой бессонницы глаза ее не смыкались целую ночь. Одна мысль, ужасная, ослепительная, возбуждая, неотступно преследовала ее.
– Я могла бы стать королевой! – твердила она себе в эту долгую бессонную ночь.
ГЛАВА XVI Перемена в положении
Удивлением и гневом преисполнилась королева от упорства, выказанного принцессой. Кардинал решил вырвать зло с корнем, он видел повсеместную ненависть к себе и грозную опасность лишиться не только власти, но и жизни. По его совету королева призвала на помощь свою старинную приятельницу, герцогиню де-Шеврез, которая тайно была впущена в ее спальную. Долго продолжались их совещания.
На другой день герцогиня приехала к коадъютору со своей дочерью Шарлоттой, очаровательной девой-гренадером, прелести которой покорили даже довольно закаленное сердце честолюбивого коадъютора.
– Какой счастливый случай доставляет мне удовольствие видеть вас? – воскликнул Гонди, принимая их в своей часовне.
– Я приехала к вам по делам, – сказала герцогиня, – потому что нельзя терять времени.
– Ах, герцогиня, времена очень изменились, и обещания не были сдержаны даже на первых порах.
– Значит, вы все еще желаете получить кардинальскую шапку?
– Принцы де-Кондэ, де-Конти и принцесса де-Лонгвилль противились этому. Потом они были арестованы, заключены в Гавр, где оплакивают свою неволю в узах…
– Заключение, сопровождающееся всем великолепием их дворцов, как в Париже! Это значит, что они не очень достойны жалости.
– Я их не жалею, но обещания не сдержаны – и опять все за то же, двор с некоторого времени делает только глупости. Кардинала Мазарини чуть было не зарезали нынешней ночью.
– А герцога де-Бофора прошлой ночью. Мне это уже известно.
– И по этой причине вас подсылают ко мне. Ну говорите прямо.
– Неужели же, монсеньор, вы не на шутку чувствуете теперь такое глубокое презрение к кардинальской шапочке?
– Нельзя сказать, но есть важные препятствия тому, чтобы эта шапочка досталась мне.
– Что за препятствия? – спросила герцогиня.
– А те, что принцы де-Кондэ, де-Конти и де-Лонгвилль поклялись, что восстанут всеми силами даже против намека предложить мне ее когда-нибудь.
– Но они в заключении?
– Ну так что же?
– А то, что вы не должны больше чувствовать отвращение к возможности примириться с…
– С кем бы это? – спросил Гонди, улыбаясь.
В эту минуту девица де-Шеврез уронила платок, и коадъютор, как следовало вежливому кавалеру, поспешил поднять его. Подавая платок девице, прославившейся тем, что тронула его сердце, он почувствовал легкое пожатие руки – как бы в знак предупреждения. Хорошо, что он сумел понять и правильно растолковать простое движение – по близорукости он не заметил таинственных знаков, которые ему делала прекрасная Шарлотта при первом вступлении в его комнату.
– Ну с кем же иначе? Разумеется, с кардиналом Мазарини, – закончила герцогиня де-Шеврез.
– Герцогиня, – отвечал коадъютор, – очень вероятно, что шапочка будет вознаграждением за это прекрасное примирение. Но согласитесь, хотя я очень спокойно живу в стенах этого замка, кто знает, нет ли в них какой-нибудь слабой стены, куда приложилось теперь чуткое ухо с намерением доложить принцу де-Кондэ, что предводители Фронды выказывают пренебрежение к милостям двора лишь потому, что в действительности они для них недосягаемы.
– Полноте. Как можно думать, что принцы под замком могущественны, как на свободе.
– Я хорошо знаю свое время, свой двор, парижан и…
– Монсеньор, мне удивительно, что вы сомневаетесь в искренности моих слов, – сказала герцогиня, посмотрев на дочь.
– Знаю и понимаю, что не могли направить ко мне посланниц, более заслуживающих мое доверие, – отвечал Гонди, почтительно целуя руку герцогини. Потом он поцеловал руку ее дочери, задержав в своей руке.
– Следовательно?…
– Ах, герцогиня, спасение государств всегда зависело от ничтожных причин! Маленькие причины производят великие дела. Елена погубила Трою.
– Что вы этим хотите сказать?
– Verba volant! – сказал он на латыни. – Думаю, вы плохо понимаете язык Виргилия, я переведу это восклицание, но прошу вас обратить внимание на то, что я всегда с благоговением выполнял приказания ее величества; особенно когда эти приказания, хотя бы как самые простые желания, были выражены на бумаге.
– Так вам надо слово, написанное рукой королевы?
– Именно так, и вместе с ним ваше ручательство.
– Скептик! Вот вам, – воскликнула Шарлотта, вынимая записку, спрятанную под лифом.
– Злое дитя! Вам хотелось, чтобы я попросил вас, – сказал Гонди.
– Надо же было принять меры предосторожности.
– А вы хотите, чтобы я не убежал из ваших рук?
– Что делать? В Париже скучно без двора. Я была бы в отчаянии, если бы король удалился в Сен-Жермен.
Коадъютор прочел следующие строчки, написанные грубым почерком и очаровательной рукой, не имевшей себе подобной во всей Европе.
«Я не могу поверить, несмотря на прошлое и настоящее, что монсеньор коадъютор не принадлежит к числу моих друзей. Прошу его предоставить мне случай увидеться с ним так, чтобы никто этого не знал, кроме госпожи де-Шеврез. Ручательством за его безопасность будет это имя:
АННА».
– Ну что вы на это скажете? – спросили обе женщины, обратив на него умоляющие взгляды.
Гонди хотел было отвечать, но, желая заплатить доверием за доверие, написал следующее:
«В жизни моей не было минуты, в которую я не принадлежал бы вашему величеству. Для меня слишком много счастья в возможности умереть за вас, чтобы думать о своей безопасности. Куда вы повелите мне явиться, туда и явлюсь.
ГОНДИ».
В эту минуту коадъютор переходил Рубикон и совершил это со всеми подобающими правилами честности: он вложил в конверт записку королевы со своей. Не любовь ли внушала ему мысль, что искренность есть самая выгодная дипломатия?
