Вениамин Вахман - Проделки морского беса
— Что я тебя хочу спросить, Пелагеюшка, — каким-то особенным голосом заговорил он. — Как это так? Вот ты при мне давеча горох в горшок засыпала… Сам я видел — маловато, полгоршка не было? Так откуда же его теперь чуть не до верху стало? . .
Стряпуха только плечами повела — чудаки эти мужчины.
— А конечно дело… Сыпать надо знаючи. Насыпала б по плечики, он бы от воды разбух и верхом бы пошел; да еще как бы горшок не разорвало.
Талызин скинул с носа очки. Он услышал, как Елизар не то поскользнулся, не то споткнулся и громко охнул.
— Елизарка, ты чего?
Инженер-генерал даже с табуретки привстал: племянник стоял — не пойми, не то с перепугу, не то от радости бледный. Зубы у него стучали.
— Дядя! — как в ознобе, но с торжеством заговорил он. — Я теперь все понял! Я морского беса, которого мне иезуиты в трюм подложили, поймал. Вот он… — И дрожащим перстом Елизар показал на горшок с горохом.
И тут инженер-генерал охнул в свою очередь:
— Ах ты… Надо же! Вот это да!!!
Все дивились: Никита Талызин ни с того ни с сего вздумал звать гостей. Кажись, и поводу нет: ни тебе праздника, ни тебе дня ангела. Сам лично ездил приглашать Питерсбурхского генерал-губер- натора, Меншикова Александра Даниловича. Часто виделись по делу, обо всем толковали запросто, а тут битый час пришлось проторчать в передней горнице, ждать. Александр Данилович милостиво обещался…
… В большой талызинской палате было жарко натоплено. Длинный стол ломился от всякой вкусноты, хотя особенных разносолов в Питерсбурхе достать пока что было неоткуда. Жили скудно, зимой бывало даже подголадывали. Ветчина, солонина, блюдо с огурцами, с капустой, жбан с морошкой да с клюквой, купленный по случаю у голландского шкипера паштет, хотя и с душком. Штофы, бутылки, фляжки разных фасонов. А в углу здоровенная бадья и в той бадье плавает в мутной воде бочонок — видно, новая какая заморская выдумка…
Гости угощались, ели, пили вволю, да нет-нет косились в тот угол. Что там припас чудак Талызин? Чем надумал удивить? Бжели брага али пиво какое особое? Оно неплохо, да не больно в диковину. Пивали всякое: и мозельское, и рейнское, и бургундское, а также из Англии джин, виски, густой эль. Саженный, под рост царю Петру, крупнолицый, ухоженный красавец Александр Данилович давно уже расстегнул мундир, снял пояс с портупеей, отстегнул часть пуговиц на камзоле, чтобы одежа не стесняла, размотал кружевной шейный платок. Сладко рыгнув, погладил щетинистые усики.
— Ну чего, господа енералы? Начнем песни петь, али в игры сразимся? Попили, поели, надо и передохнуть.
Случайно встретился глазами с Елизаром, сидевшим на нижнем конце стола.
— А ты что, паря, приуныл? Рожа постная. Нос повесил. Али плохо служить у Талызина? Может, обижает?
Мичман Овчина-Шубников вскочил, вытянулся.
— Никак нет, господин генерал! Всем премного доволен! А выражение у меня оттого, что пребываю в ожидании.
Голубые, навыкате глаза Меншикова раскрылись еще шире. Он с интересом поглядел на мичмана, перевел взгляд на хозяина, лукаво подмигнул.
— Ершист.. *
Вельможный взгляд выражал сытое благоволение и насмешку. Не таких, мол, чудаков видали. Талызин сплел пальцы на круглом животе, загадочно изрек.
— Ерш — рыба не простая. Невелик, а поди хвати… Он те пером поколет.
За столом дружно грохнули.
— Что, Никита Васильич, страдаешь? Не сладить с молодежью? Признавайся, Талызин, лаешься с помощником? Не больно он тебе покорствует?
Талызин тонко усмехнулся, поглядел на шутников.
— Это как сказать. Может, у других с молодшими бывают споры да разговоры, а у нас нет. Мы оба любители загадки разгадывать. Вот, к примеру, господа, угадайте, что в сием бочонке?
Он качнул подбородком в сторону бадьи.,
— Пиво! Квас! Водка! Ром! — кричали, развеселясь.
Талызин отрицательйо мотал головой.
— Да черт там у него… — лениво протянул Меншиков.
— Вот именно! — неожиданно подхватил Талызин. — Он самый.
Вокруг замолчали. Этак-то шутить — не прошутиться бы! За колдовство, якшание с нечистой силой, богохульство, святейший Синод, учрежденный для начальствования над попами, тянул к ответу. Могли наложить эпитимью, штраф и даже насильно постричь в монахи.
— А к примеру, какой он из себя? Рогатый, с коцытами, с хвостом?
Талызин в упор уставился на задавшего ехидный вопрос чиновника.
— Не угадал. Виду сей черт самого обыкновенного, а беду наделал большую. Корабль на дно морское уволок,
И словно в подтверждение сказанного, со стороны бочонка стрельнуло, будто из фузеи. Меншиков не выдержал, вскочил, побежал к бадье. Один из обручей на крепком морском бочонке лопнул, распался. И другой скрипел от натуги.
— Чем ты его набил? Смех смехом, а знаешь…
Подбежавший Елизар щелкнул каблуками, вытянулся, как на
смотру. Левое веко у него от волнения дрожало, даже заикаться начал, хоть и был не из робких.
— Дозвольте доложить! Начинен сей бочонок вещью безобидной, даже пользительной, а что сия пользительная вещь в чертовскую силу превращаться может, сами скоро убедитесь. Воистину от сей силы сгиб корабль «Диамант».
Лицо Меншикова напряглось, стало злым. Он хотел было наклониться, рассмотреть поближе, и тут снова стрельнуло, лопнул второй обруч, и пошло рвать! Расселись клепки, вылетело днище. Петербургский генерал-губернатор упер руки в бока, выпучив глаза, приоткрыв рот, удивленно наблюдал. Потом глянул на Талызина, на Елизара и вдруг раскатился хохотом! Да — каким! Давно уж и слезы текли по щекам, и побагровел, а все не мог остановиться, насилу под ручки отвели к столу, уладили, дали для успокоения выпить кваску.
— Ох, ох! — стонал Меншиков, утирая глаза. — Ой, не могу, кончусь! Горох… горохом расперло! Вся Адмиралтейц-коллегия думает, гадает, а оно вот что… Мокрый горох набух! Беспременно сейчас же Петру Алексеичу отпишу, пущай государь тоже повеселится! Хотя хохотать-то… — Он посерьезнел, строго оглядел присутствующих. — Хохотать-то нам стыдно, совеститься надо. Моряки, а грузить корабли еще не умеем. Свойств простой клади не знаем. Оказывается, и тут свой секрет есть.
Пальцем поманил Елизара.
— А ну, подь сюда, расскажи толком. Как выведал секрет?
Елизар все еще был бледен, потный лоб блестел.
— Никакого секрета ни от кого не выведывал: в поварне подглядел, у стряпухи. Ну и сообразил: «Диамант» — то в переднем трюме тоже…
Меншиков снова раскатился, замахал руками,
— Ой, умора! У стряпухи подглядел! Глазаст! Умом востер, ох востер! Недаром на тебя хвалебную реляцию прислали, первый, мол, изловчился со своей ротой на стены залезть, и с той стороны, откель шведы и не чаяли. Своевременно учинил переполох. Шведы к нему, а наши с другой стены пошли на штурм. Молодец! За такое награды достоин, паче всего за остроту ума и догадливость. Ну, чего, к примеру, хотел?
