Евгений Шалашов - Десятый самозванец
— Что еще узнал? — поинтересовался государь, сгоняя улыбку с лица.
— Кроменецкий воевода после того, как лист розыскной на Тимоху Акундинова получил, докладывал, что проезжали через его городок двое мужиков. Один вроде бы под описание подходит.
— И запомнили? — с сомнением обронил государь. — Мало ли мужиков через городок ездит. Да еще через столько-то лет?
Заслышав вопрос, боярин Морозов расцвел в улыбке. Молодец, мол, правильные вопросы задаешь!
— Ну, — протянул дьяк, — может, так-то бы и не запомнили, но саночки опознали. Саночки-то — мужика одного, Проньки Медвежатника, который на выселках живет. Спросил он у мужика проезжего — откуда-де саночки-то. А тот и сказал — купил, мол, у вдовы Пронькиной, у Маланьи. Мужа, дескать, у нее разбойники убили, а вдова сейчас лишнее барахло продает. Трактирщик-то возьми да и отправь на выселки парнишку своего старшего. Дескать, может, чего нужное для хозяйства продадут? Али из провизии? Пронька-то — мужик богатый. Парень съездил да углядел, что коровы да лошади некормленые, а в избу зашел, дак причитания услыхал. В подполе люк открыл, а там — мужик да баба. Хозяин — мертвый, с дырой в пузе, а баба, жена евонная, вроде как не в себе.
— А что баба-то сказала? — заинтересовался царь. — Кто мужика-то ейного убил?
— Не говорит она. Повторяет только: «Тимоша, выпусти меня!» да «Тимоша, выпусти меня!» Парень сказал, что дня три она там сидела, рядом с мертвым-то мужем. Вот тронулась умишком-то.
— А где теперь-то баба?
— Да кто знает, — пожал плечами Чистой. — Уже три года прошло. Потом отправил я приказного в Новгород-Северский. Может, думаю, там какие следы остались. И точно. Сотника там стрелецкого нашли, убитого. Видоки есть, что зрели, как шел стрелец рядом с мужиком, что на Акундинова по приметам был похож. Ну, тогда-то, — уточнил дьяк, — они не знали, кто это такой. Только когда убитого-то нашли, то стрельцы весь город перерыли. Сотника-то, Пирогова, очень уж все любили.
— Все? — спросил государь.
— Пока — все, — кивнул думный дьяк.
— Что далее делать думаешь?
— Искать будем. Не может быть, чтобы где-нибудь да не объявился вор-то этот. В Польше искать надо.
1644 год от Рождества Христова.
Речь Посполитая.
Дорога в Польшу была скверная. Еще бы! За последние тридцать лет по ней сновали то русские, то польские армии, разбившие землю копытами, колесами и ногами, а декабрьский морозец, хоть и не такой лютый, как в России, намертво схватил мерзлые груды. Зато после Новгорода-Северского никто не пытался чинить препятствия. Да и кому они были нужны?
На самой границе (а где она, граница-то?) стоял невзрачный домишко. Костка, глядя на высокий шест, к которому был привязан общипанный ветрами сноп соломы, определил, что это — шинок, сиречь кабак. Ну а раз уж он находится близ дороги (по-немецки — тракта), то, стало быть, — трактир. Но по-польски али по-малоросски все равно шинком будет…
Оставив коней около коновязи и нацепив на их морды торбы с остатками овса, спутники вошли внутрь. Сеней не было, потому прямо с улицы можно было попасть в единственную комнату, напоминавшую дымную берлогу. В русских кабаках уже давным-давно запрещено топить печи по-черному, чтобы пьяный народ не угорал, а тут как в курной избе ленивого холопа. Если сидеть поближе ко входу, то вроде бы и ничего.
«Нищета-то какая!» — ахнул про себя Тимофей, вспоминая длинные выскобленные добела столы московских кабаков, чинную неспешность завсегдатаев и вкусные запахи, доносившиеся из кухни. Хотя, с другой-то стороны, там, где идет постоянная война, — и такой шинок в радость. По большому-то счету, и на Руси, даже в тех местах, где о войнах да сражениях уже и не ведали, хватало постоялых дворов, где клопы с тараканами стадами ходили, а мух из каши легче было съесть, чем выковыривать.
Выпив по стаканчику вудки (такой противной, что даже Костка вторую чарку не попросил) и, закусив недосоленным, но переперченным бигусом, приятели засобирались в дорогу.
Старый шинкарь в меховой безрукавке лениво посмотрел на протянутую копеечку и помотал головой в ермолке.
— Не треба.
— Как не треба? — удивился Тимофей. — Денег не треба?
— Таких — не треба, — уточнил шинкарь. — Кому рыбья чешуя нужна?
— Серебро-то настоящее, — опешил парень. — Куда мне с ним теперь? — поинтересовался он, готовясь к ответу вроде: «А туда и в это самое место…»
Хозяин, однако, не послал. Потрепав пейсы, заметил:
— Только, пан, если на талеры менять…
— Сколько за талер? — догадливо спросил Тимофей.
— Сто копеек, — невозмутимо ответствовал шинкарь.
— Да ни хрена себе! — возопил Конюхов, который за последние годы в руках больше пяти копеек и не держал. — Да на Москве талер не больше пятидесяти стоит.
— Ну, так вы, вельможные паны, на Москву и ступайте, — усмехнулся шинкарь. — А у нас — Польша.
Шинкарь по-русски говорил, как прирожденный москаль. Поставь его в Москве в кабак, так и за целовальника сойдет, если на пейсы не глядеть…
— Ладно, бери по семьдесят, — предложил Тимоха.
— Ну, — почесал шинкарь горло, вскинув козлиную бороду, — по девяносто.
Сошлись на восьмидесяти пяти.
Шинкарь, похоже, был в выигрыше. Он, стервец, хоть и говорит, что на русские копейки охотников нет, так врет. Граница-то рядом.
— Куда поедем? — поинтересовался Конюхов, обернувшись. За месяц, что провели в пути, он уже сносно сидел в седле.
Акундинов задумался. Действительно, пока были дома, то путь был один — в Польшу. Вот, приехали…
— А сам-то чего посоветуешь? — поинтересовался он у приятеля. — Куда ехать?
— Можно прямо в Краков, — предложил тот. — Тут ведь верст двести, не больше. Только что мы в Кракове-то делать будем?
— Как что? — пожал плечами Тимоха и принялся рассуждать. — На двор постоялый встанем — на тот, что получше. Денег у нас много. Себя в порядок приведем. Может — одежды новой купим. Лучше — не спешить. Осмотримся как следует. Ну а там потом — явимся прямо к крулю польскому. Так, мол, и так, принимайте…
— Ну как скажешь, — покладисто склонился к гриве коня Костка. — Мне-то все равно.
— Ну и славно! — заключил Тимофей. — Едем до круля!
Но до круля — польского короля доехать не удалось. На лесной дороге, между городками со смешными названиями Ясли и Санки, путь всадникам заступил крепкий мужик, одетый в овчинный полушубок мехом наружу, в высокой бараньей шапке и с дубиной в руках.
…Когда Тимофей очнулся, то услышал радостный голос Костки:
— Ну, слава тебе господи, жив! А я уж гадал — где б заступ найти, чтобы могилку вырыть. Костер вот топлю, чтобы земельку разморозить…
