Редьярд Киплинг - Наулака: История о Западе и Востоке
Через несколько минут из тишины и безмолвия просочился еле слышный звук, подобный далёкому шелесту ветра на пшеничном поле тихим осенним днём. Он доносился из-за зелёных ставен, и, услышав его, Тарвин невольно выпрямился и уселся покрепче. Шорох усилился, потом затих и наконец превратился в постоянный шёпот, к которому слух пытается приноровиться, но тщетно. Такой шёпот и гул похож на предвестье морского прилива в кошмарном сне, когда спящий не может ни убежать от приближающейся волны, ни закричать, а только беззвучно шепчет. Вслед за шорохом до Тарвина долетел запах жасмина и мускуса, так хорошо ему знакомый.
Одно крыло дворца очнулось после полуденной сиесты и сотней глаз взирало на Тарвина. Он неподвижно сидел на лошади, отмахиваясь от назойливых мух, но чувствовал на себе эти взгляды, хотя а не видел их, и это тайное подглядыванье приводило его в бешенство. Кто-то за ставнями негромко зевнул, и Тарвин воспринял это как личное оскорбление и решил оставаться на своём месте до тех пор, пока не рухнет лошадь или он сам. Тень от послеполуденного солнца медленно, дюйм за дюймом, ползла по двору и наконец укутала его удушливым полумраком.
Во дворце послышался приглушённый гул голосов — совершенно отличный от прежнего. Маленькая, инкрустированная слоновой костью дверь отворилась, и во двор, покачиваясь, вошёл махараджа. На нем был отвратительный домашний халат из муслина, а его маленькая шафранно-жёлтая чалма сидела на голове так криво, что наклонившийся набок изумрудный плюмаж сам напоминал пьяного. Глаза махараджи покраснели от опиума, и он шёл, точно медведь, которого рассвет застал на маковом поле, где он, не смыкая глаз, всю ночь набивал свою ненасытную утробу.
Увидев это, Тарвин помрачнел, а махараджа, поймав его красноречивый взгляд, приказал прислуге отойти подальше, чтобы не был слышен их разговор.
— Вы давно ждёте меня, сахиб Тарвин? — спросил он хриплым голосом, но с видом чрезвычайной благорасположенности к Тарвину. — Вы же знаете, я никого не принимаю в послеполуденные часы, и… и потом, мне никто не доложил о том, что вы здесь.
— Я умею ждать, — ответил Тарвин сдержанным тоном.
Король уселся в сломанное виндзорское кресло, которое от жары должно было вот-вот треснуть и окончательно развалиться, и с подозрением взглянул на Тарвина.
— Вам хватает заключённых? Почему вы не на плотине, а вместо этого нарушаете мой покой? О Господи! Неужели король не имеет права на отдых из-за вас и вам подобных?
Тарвин ни слова не сказал в ответ на эту тираду.
— Я пришёл поговорить с вами о махарадже Кунваре, — проговорил он тихо.
— А что с ним? — быстро переспросил махараджа. — Я… Я… Я несколько дней не видел его.
— Почему же? — спросил Тарвин без обиняков.
— Неотложные государственные дела, вызванные политической необходимостью, — пробурчал король, избегая гневного взгляда Тарвина. — И почему меня это должно беспокоить, если я знаю, что с мальчиком ничего не могло случиться?
— Ничего, вы говорите?
— Но что, что могло произойти? — голос махараджи превратился в жалобное хныканье. — Но вы же сами, сахиб Тарвин, обещали быть ему другом. Это было в тот день, когда вы так славно скакали на коне и так храбро держались при нападении моих телохранителей. Я никогда в жизни не видывал такой верховой езды! И следовательно, я и не должен был беспокоиться. Давайте-ка выпьем.
Он подал знак слугам. Один из них сделал несколько шагов вперёд, достал из-под своих широких, плавно ниспадающих одежд высокий серебряный бокал и влил в него такую огромную порцию бренди, что Тарвин, привыкший к крепким напиткам, широко открыл глаза. Другой слуга достал бутылку шампанского, открыл её с ловкостью, свидетельствовавшей о том, что он делал это далеко не в первый раз, и долил бокал доверху пенящимся вином.
Махараджа выпил бокал до дна и, вытирая пену с бороды, произнёс извиняющимся тоном:
— Все это не для глаз политических агентов, но вы, сахиб, истинный друг нашей страны. Поэтому я от вас и не прячусь. Хотите, вам приготовят такой же коктейль?
— Благодарю вас. Но я приехал сюда не за этим. Я приехал сказать вам, что махараджа очень болен.
— Мне говорили, что у него небольшая лихорадка, — сказал король, откидываясь в кресле. — Но он находится под присмотром мисс Кейт, и она его вылечит. Просто небольшая лихорадка, сахиб Тарвин. Выпейте со мной.
— Небольшая, черт побери? Да вы в состоянии понять, о чем я говорю вам? Малыша чуть не отравили.
— Ну так это от английских лекарств, — сказал махараджа, вкрадчиво улыбаясь. — Я тоже однажды сильно разболелся из-за них, и пришлось обратиться к туземцам-хакимам. Вы всегда говорите забавные вещи, сахиб Тарвин.
Огромным усилием воли Тарвин подавил вспышку гнева; похлопывая себя кнутом по сапогу, он произнёс внятно и отчётливо:
— Я пришёл сюда не для того, чтобы забавлять вас. Мальчуган сейчас у мисс Шерифф. Его туда привезли больным: кто-то во дворце пытался отравить его коноплёй.
— Это бханг![18] — произнёс махараджа с глуповатым видом.
— Я не знаю, как у вас называется это блюдо, но я точно знаю, что его отравили. И если бы не мисс Шерифф, он уже умер бы — вы понимаете, ваш первенец уже был бы мёртв. Его отравили, слышите вы, сахиб махараджа? — и отравил его кто-то во дворце.
— Он просто съел что-то несвежее и заболел из-за этого, — сказал король угрюмо. — Мальчишки всегда наедятся какой-нибудь дряни. О боже! Да никто и пальцем не посмеет тронуть моего сына.
— А что бы вы сделали, чтобы помешать этому?
Махараджа приподнялся, и красные глаза его гневно засверкали.
— Я бы привязал того человека к передней ноге моего самого большого слона и убил бы его ещё до захода солнца!
После этого он перешёл на родной язык и стал в бешенстве перечислять все те ужасные пытки, которые хотел бы применить, но на которые по закону не имел права.
— Я сделаю это с каждым, кто осмелится тронуть его, — заключил он.
Тарвин недоверчиво усмехнулся.
— Знаю я, что вы думаете, — горячился король, обезумев от вина и опиума. — Вы думаете, что раз здесь правит английское правительство, то я могу судить только по закону? Чушь! Мне дела нет до законов, записанных в книгах. Разве стены моего дворца поведают кому-нибудь о том, что я здесь творю?
— Нет, они никому ничего не расскажут. А если бы заговорили, рассказали бы вам о том, что верховодит здесь женщина, которая живёт во дворце.
Смуглое лицо махараджи стало серым. И тут он снова взорвался и закричал хрипло:
— Да что я, король или горшечник, что дела моего зенана[19] вытаскиваются на белый свет всякой белой собакой, которой вздумается облаять меня? Подите вон, не то мои слуги вытолкают вас взашей, как шакала.
