Владимир Малик - Шёлковый шнурок

3

Целую неделю Ян Кульчек с Якобом Шмидтом ждали гостя с той стороны. С вечера до самого утра всматривались в темноту, вслушивались — не пропустить бы свист.

Служба эта была не обременительна. Жди и жди. Дежуря у Швехатских ворот, Ян нет-нет да и поёживался, вспоминая тот день, когда турки атаковали Львиный и Замковый бастионы.

С восходом солнца ударила турецкая артиллерия. Бомбы и каменные ядра падали как град. Они вгрызались в земляные стены, дробили кирпичные парапеты, а некоторые, перелетая крепостную стену, поджигали крыши ближайших строений.

Но людям вреда не причиняли — всем было приказано на время обстрела укрыться в погребах и подвалах.

Потом обстрел прекратился — на штурм пошли янычары. С какой яростью атаковали они! Казалось, никакая сила не выдержит этого первого яростного натиска. Бюлюк[70] за бюлюком, орту[71] за ортой посылали паши на приступ — и все напрасно! Полуразрушенные бастионы выстояли до вечера.

Ров заполнился телами убитых, но в город ворваться янычары так и не смогли. В последующие дни установилось непривычное, странное затишье.

Венцы торжествовали. Ещё бы! Это была настоящая победа!

И никто, кроме Штаремберга, Яна Кульчека и ещё нескольких лиц в городе, не знал, кто был истинным вдохновителем, душой этой победы.

Каждое утро генерал находил минутку, чтобы спросить Яна:

— Ну как?

Кульчек виновато разводил руками.

— Нету, господин генерал.

— Ждите! Следите! Если живой — обязательно придёт!

Наконец среди ночи послышался долгожданный свист. Ян Кульчек встрепенулся, перевесился через стену и посмотрел вниз. Но никого в темноте не увидел.

Свист раздался вторично.

— Опускай лестницу! — шепнул Кульчек.

Якоб Шмидт стоял наготове. Лестница прошуршала по стене и тут же натянулась. Кто-то сразу наступил на её нижнюю перекладину, стал подниматься наверх.

Вскоре из темноты показалась янычарская шапка. Незнакомец ловко перемахнул через парапет. Сказал коротко:

— К генералу!

Штаремберг принял его немедленно.

— Так вот ты какой, мой друг! — шагнул он навстречу молодому незнакомцу. — В тебе нет ничего турецкого, кроме платья, Кульчицкий! Спасибо за неоценимое предупреждение!

Кульчицкий улыбнулся и снял шапку. Легко поклонился.

Волосы темно-русые, густые, непокорные. Лицо — мужественное, загорелое, привлекательное. На верхней губе темнеют небольшие стриженые усы. Выразительные серые глаза смотрят внимательно, изучающе.

Штаремберг предложил сесть.

— По-немецки говоришь? Если нет — нам поможет понять друг друга Ян Кульчек.

— Совсем плохо. Научился только ругаться от немецких рейтаров[72], которые служили в войске польского короля.

— Значит, как я и думал, ты поляк? Мы ждём со дня на день Яна Собеского с твоими земляками… Каким образом ты попал к туркам?

— Был у них в плену. Теперь у меня есть возможность отомстить недругам!

— Ты очень помог нам, пан Кульчицкий. Если мы отобьём врага, император тебя наградит. Я позабочусь об этом.

— Благодарю. Но до награды ещё далеко, герр генерал. Сперва надо победить!

Штаремберг с любопытством взглянул на молодого человека, мысленно отметив, что он далеко не так прост, как показалось вначале.

— Несомненно. К этому и стремимся… И твоя помощь, думаю, сохранит жизнь многим моим солдатам, станет весомой частью нашей будущей победы!

— Я тоже надеюсь на это, — ответил Кульчицкий. — И появился я у вас именно сейчас неспроста: на завтра Кара-Мустафой назначен генеральный штурм Вены!

— О-о! — Штаремберг порывисто встал. Зашагал по кабинету, не скрывая волнения. — Сведения достоверные?

— Да.

— Это крайне важное сообщение! Спасибо тебе, друг мой! Мы приготовимся и встретим врага как следует… Ах, сколько крови прольётся! Сколько разрушений предстоит!

Кульчицкий тоже поднялся.

— Разрушения будут невелики. Турецкой артиллерии, как и в прошлый раз, приказано обстреливать только валы и укрепления. Кара-Мустафа хочет сохранить город для себя.

— Для себя?

— Да. Ходят слухи, что он мечтает основать в Европе новую исламскую империю, а Вену сделать её столицей. Акынджи и татары сжигают села, уничтожают жителей, чтобы со временем своими ордами заселить эту землю.

Светло-голубые глаза Штаремберга вспыхнули гневом.

— Подлые цели! Но достичь их Кара-Мустафе легко не удастся. Мы будем драться до последнего!

— Я верю в это — иначе не помогал бы вам, господин генерал, рискуя жизнью, — с достоинством произнёс Кульчицкий. — Чем ещё я могу быть полезен?

— У нас нет связи с левым берегом, с главнокомандующим Карлом Лотарингским. Мы не знаем, что там решили… Не знаем, на что можем рассчитывать…

— Я налажу такую связь! — уверенно пообещал Кульчицкий.

— Как ты это сделаешь?

— Из города выйду так же, как и входил. Через турецкий лагерь проберусь беспрепятственно: там я свой человек…

— А через Дунай?

— Я плаваю, как рыба!

— Тебя сам бог послал нам! — обрадовался Штаремберг. — Тогда слушай… Карлу Лотарингскому скажешь, что у нас всего достаточно — пороха, ядер, бомб, провизии. Но не хватает людей. Много убитых, раненых. Начала свирепствовать дизентерия — от неё гибнет масса венцев.

— В турецком лагере тоже, — вставил Кульчицкий. — Если так пойдёт и дальше, то через месяц заболеет половина войска.

— Однако у Кара-Мустафы и в этом случае останется не менее ста тысяч! А у нас? Месяц-другой осады — и все мы перемрем здесь. Так и скажи Карлу. Пусть поторопится с помощью…

— Передам.

— И ещё узнай, не пришёл ли король польский. Не прибыли ли с войском немецкие князья? Нам это тоже важно знать.

— Хорошо. Узнаю. — Кульчицкий надел шапку. — Ждите меня в ближайшее время… Сейчас главное — отбить завтрашний штурм! Желаю успеха, герр генерал!

Штаремберг обнял его, поцеловал.

— Благодарю тебя, голубчик…

4

Генеральный штурм, как и говорил Кульчицкий, начался рано поутру.

После нескольких залпов из трехсот пушек, бивших по стенам и бастионам, лавина янычар пошла на приступ.

Ян Кульчек с Якобом Шмидтом выскочили из погреба, где прятались от артиллерийского обстрела, и заняли своё место на Швехатских воротах. У каждого по мушкету, через одно плечо — кожаная сумочка с оловянными пулями, через другое — пороховница на ремешке. На левом боку — шпаги, пролежавшие на складах, должно быть, со времён крестоносцев, ибо они изрядно поржавели.

Солнце только что взошло и слепило глаза. Кульчек прикрыл глаза ладонью — посмотрел вниз, на залитый солнцем вражеский лагерь.