Константин Жемер - Поверить Кассандре
– Так что же чернявый?
– Чё-чё?!! Грю ж, маленько осерчал я в тот день и на Бога, и на людей, вот и решил, будто енто сам лукавый свою помощь пришёл предлагать… Вопчем, пошёл я в трактир с козлобородым, а он и грит: мне про тебя, Григорий, всё ведомо. И как давай рассказывать, как давай сети ловчие плесть… И, главное, зрит в самую душу, проклятый, в самую серёдку-то! Хошь, грит, Григорий Ефимов, купчишки не дубьё станут ломать об тебя, а пред тобою шапку? И жёнок своих да полюбовниц отдавать тебе сами станут, и при том со счастливыми харями? Да чаво там купчишки! Петербургскими дворянами повелевать станешь, с барыньками жить, во дворец царский войдёшь… Как было не согласиться? Как, ежели на то ишшо предсказание старой цыганки имелося?!
Распутин снова стукнул по столу кулаком и потянулся к графину – видно забыл, шельма, что не все дворяне пока подвластны его воле. Крыжановский несильно хлопнул по протянутой руке и та, обмякнув, убралась прочь. Гришка продолжил потерянно:
– При худе-то худо, а без худа-то и того хужее. Всё обещанное козлобородым исполнилоси с лихвой. Токмо с той поры я сам себе ужо не хозяин – делаю, чё велят.
– И что именно, если не секрет?
– Велели через Маму за Папой[82] приглядывать, абы он не шалил поперёк Ордену… Токмо я быстренько смекнул: покудова Папа им не мешаеть, жисти ни хто яво решать не станеть. Ну, грю я себе, хоть ты, Гришка, и запроданец, а Папу от цареубийства спасти обязанный. В том твоя, Гришка, судьбину-у-ушка…
Удивительное дело: лишь только старец начал развивать идею царёва спасения, морда его преобразилась в лик, а плечи расправились. Крыжановский ,не желая наблюдать, чем окончатся эти метаморфозы, вернул Гришку в правильное русло:
– Орден? Что за Орден?
– Орден Мартинистов, так ане на себя обзываются, – нехотя ответил Распутин. – Сатанинское гнездо…
– Невозможно! Это даже не смешно! – возмутился Крыжановский. – Твои друзья-сатанисты соврали – Орден Мартинистов известная и вполне респектабельная организация, не имеющая никакого отношения к терроризму. Штаб-квартира Ордена находится в Париже, а с их гроссмейстером, мосье Папюсом, меня, помнится, даже знакомили, когда тот наезжал в Петербург …
– Эх, милай! – досадливо взмахнул рукой Распутин. – Ты ж умный, а простых вещей не разумеешь. Погляди-ка вокруг, вона те людишки, одетые, что твои баре, Ане, по твоему, хто такие будуть?
– Ну, марвихеры, которые у зевак из карманов воруют…
– То-то же, что марвихеры! Злыдни! А барская личина им на кой ляд?!
Сергей Ефимович уже и сообразил, куда клонит хитрый старец. А тот, не дожидаясь ответа собеседника, продолжил:
– Вот и враг рода человеческого, ежели в собственном обличье к тебе пожалуеть, с рогами во лбу, разве ж ты с ним беседовать станешь? А ежели в людском виде, при очках и бородке – тады как?
Снова не ответил Крыжановский, лишь покосился на лоб Распутина, где у того красовалась огромная шишка, напоминающая зачаток рога. Подталкивать Григория более нужды не было – его несло:
– Бесы ко мне апосля завсегда ряжеными приходили: адне с бородами да бакербардами клееными, иныя в масках, но чаще всего под чужой личиной – на вид вроде дворник-дворником, а болтаеть по-благородному, навроде тебя. Имени- фамилие не сказывали, распознавал я их по условным знакам, да по словам: «Из искры возгоритси пламя». А того первого – козлобородого – я апосля токмо раз издаля видал. В Киеве дело было, перед тем, как Петра-министра шлёпнули... А я ж яво, болезного, предупредил, не стал молчать, ан не помогло – Пётр меня не любил, и не захотел поверить… А я евонной смерти разве ж желал? Хто, как не я, окольными путями-дорожками, проведав о планах Ордена решить Петра живота, как мог мешал злодейским замыслам? Эх, милай, кабы успел я отрешить Столыпу-вешателя от власти, разве ж его прихлопну-у-ули бы? У Ордена, чай, свои понятия имеются: ежели хто мешаеть – тому, само собой, укорот, а хто не мешаеть – того не трогать. Помощникам же верным, слугам преданным – хор-рошая награда, без обману…
Сергей Ефимович сидел – ни жив, не мёртв, а логика, столь ему присущая, творила в голове кропотливую работу: Гришкины россказни подвергались придирчивой проверке, и далее, смешиваясь с ранее известной информацией, превращались в крепкие кирпичи, из коих выстраивалось понимание всей ситуации. Распутин же продолжал, не останавливаясь:
– Вот и Папа, точно покойный Пётр, не хотить мне верить в последнее время. Я яму пророчество, а он в ответ токмо «ха-ха да хи-хи»!! Боязно за яво, ох, боязно…
– Так вот зачем потребовался небесный балаган с огненными знамениями! – вскричал, наконец, Крыжановский. – Влияние на Императора вернуть! Нечего сказать, тонко! Всё учтено – и доверчивость Николая Александровича, и его увлечённость мистикой… А момент выбран просто гениально …
– Худо вышло! Анженер-собака, коему дело поручили, взбрыкнул напоследок, аки заяц. Таперича всем пи…ц: и анженеру, и мне, окаянному, чай надобность во мне пропала, а знаю-то я много чаво, а там и Папе-Анператору, – вздохнул Распутин, затем осторожно потянулся к графину и, не встретив сопротивления, быстро налил себе выпить. – А нонче и ты, милай, вызнав всю правду, затесалси в нашу компанию покойничков. Эх, ботало я осиновое…
– Ошибаешься, братец, я по лезвию давно хожу, – возразил Крыжановский. – Уж присылали твои приятели ко мне убийц, но, как видишь, жив пока и от страха, подобно тебе, не трясусь.
– Енто оттого, что смерти своей не ведаешь, – набивая рот клюквой, заявил старец. – Ни дня яё, ни часа, ни способа. А мне про свою смертушку-то всё ведомо…
– Хватит, Гриша, сыт я твоими пророчествами, – перебил Крыжановский. – Подобного добра в моей жизни и без того хватает…
– Тута дело другое, нас-то-ящее, – последнее слово Гришка произнёс наклонившись вперёд и таинственно выпучив глаза. Ответная недоверчивая ухмылка собеседника не только не остановила его – наоборот, подвигла на дальнейшие излияния.
– Раз скитания завели меня в один цыганский табор. Вроде и табор, а вроде и нет. Уж больно тама цыгане чистенькия-умытенькия, и глазёнки у всех не воровитые, как оно у ихнего народца водится, а умныя-разумныя, навроде твоих. Где такое видано? Не бывало прежде такого! А за главную в проклятущем таборе была одна старая ведьма, коей не меньше ста лет отроду. Цыгане на ту ведьму чуть ли не молилися. Приняли ане мене чин-чинарём, врать не стану, накормили-напоили, а старая карга и антересуется опосля: чаво ишшо дорогому гостю надобно? Я спьяну возьми, да и ляпни: «Погадай мне на судьбу!» А она антересуется: жалеть, мол, потом не станешь, ведь по милосердию божьему человекам не дано знать дня и часа? Давай, грю, гадай, не сумлевайся – всё одно я в гаданья не верю, враньё ане сплошное.
