Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Однако на этом знамения, если только это были знамения, не кончились. Хотя кое-что, скажу прямо, вызывало у меня большие сомнения. Например, считается, что в том же самом году Второго Тростника люди углядели больше падающих звезд, чем за все годы, вместе взятые, в которые наши звездочеты вели учет подобных явлений. На протяжении этих восемнадцати месяцев всякий раз, когда падала звезда, новый очевидец являлся с сообщением во дворец или присылал гонца. Сам Мотекусома, очевидно, не осознавал явной ошибочности подобной арифметики, а поскольку из гордости никак не мог допустить, чтобы его снова стали обвинять во введении подданных в заблуждение, стал выступать с публичными заявлениями по поводу столь неслыханного звездопада.
Между тем и для меня, и для многих здравомыслящих людей причина появления столь немыслимого количества гибнущих звезд была очевидна. Со времени затмения все больше народу со все возрастающей тревогой стало наблюдать за небесами, и всякий, увидевший что-то необычное, стремился об этом объявить. Нет ничего сверхъестественного в том, что человек, стоявший ночью на свежем воздухе, устремив взор к небосводу, за время, необходимое, чтобы выкурить покуитль, видел, как две или три хрупкие звездочки, ослабив свою хватку, срывались и падали на землю, оставляя за собой облачко искр. Неразбериха возникла из-за того, что почти каждый из таких наблюдателей спешил доложить об увиденном, а во дворце все эти сообщения очевидцев суммировались, как будто разные люди не могли одновременно лицезреть падение одних и тех же звезд. Получалось, будто каждую ночь имеет место непрекращающийся звездопад, о котором в тот год Второго Тростника говорили так много, что он вошел в историю. Однако будь все подобные россказни правдой, небо к концу этого необыкновенного года стало бы сплошь черным, лишившись всех своих звезд до единой.
Но это бессмысленное коллекционирование упавших звезд, может быть, и не привлекло бы к себе особого внимания, не явись нам в следующем году, году Третьего Ножа, знамение уже совершенно иного рода; на сей раз оно было напрямую связано с самим правителем. Его незамужнюю сестру Папанцин, госпожу Раннюю Пташку угораздило умереть. В ее смерти не было ничего необычного, за исключением молодости умершей, ибо предполагалось, что причиной кончины послужил какой-то весьма распространенный женский недуг. Зловещей эту смерть сделали слухи, которые всего лишь через два или три дня после похорон поползли по городу. Многочисленные жители Теночтитлана утверждали, будто бы видели, как покойная госпожа разгуливает ночами по улицам, заламывая руки и жутко завывая. По словам тех, кто ее встречал — а число таковых умножалось каждую ночь, — госпожа Папанцин покинула свою могилу, чтобы передать брату послание. А состояло оно якобы в том, что из загробного мира ей удалось увидеть надвигающуюся на Теночтитлан с юга могучую вражескую армию.
Я про себя решил, что распространители слухов видели лишь давно всем известный и весьма надоедливый призрак Рыдающей Женщины, которая вечно бродит по ночам, заламывая руки и рыдая, а насчет послания брату уже придумали сами. Но Мотекусома не мог не обращать никакого внимания на слухи, когда дело касалось его близкой родственницы. Покончить с быстро распространяющимися сплетнями можно было лишь одним способом: вскрыть ночью могилу и показать всем, что покойная принцесса лежит в земле, а не разгуливает по городу.
Меня среди совершивших эту ночную прогулку не было, но о том, что тогда случилось, быстро стало известно всему Мешико. Мотекусома отправился к захоронению в сопровождении жрецов, прихватив нескольких придворных в качестве свидетелей. Жрецы вскрыли могилу и извлекли обернутое в роскошные одеяния тело на поверхность, в то время как Мотекусома стоял рядом, нервничая и изнывая от нетерпения. Дабы удостовериться в подлинности осматриваемого тела, жрецы распеленали покойной голову и по еще не слишком искаженным разложением чертам лица установили, что это действительно госпожа Ранняя Пташка и что она мертва. Потом, по слухам, случилось следующее: Мотекусома издал испуганный возглас, и даже видавшие виды жрецы отпрянули, когда веки госпожи медленно поднялись и из пустых глазниц засиял неземной, зелено-белый свет. Послушать, так выходило, что она вперила этот взгляд в брата, и тот, объятый ужасом, обратился к ней с длинной, но бессвязной речью. При этом одни говорили, что он якобы извинялся, что нарушил ее покой, а другие утверждали, что Мотекусома просил сестру простить его за то, что виноват в ее смерти, причиной которой на самом деле было неудачное прерывание беременности.
Наконец (это уже не слухи, поскольку подтверждалось абсолютно всеми свидетелями) Чтимый Глашатай развернулся и убежал прочь от разрытой могилы. Убежал, а потому не увидел, как один из светящихся глаз умершей покинул глазницу и пополз по ввалившейся щеке. Никаким чудом тут и не пахло. То была многоножка петацолькоатль, мерцающая в темноте на манер светлячка. Надо полагать, пара таких тварей забралась в труп и пристроилась, свернувшись, в глазницах, пожирая содержимое черепной коробки. Шум спугнул насекомых, и они, покинув глазницы, заползли в Мертвый рот и исчезли во внутренностях покойной.
Слухи о появлении Папанцин на улицах прекратились, но стали распространяться другие, столь пугающие, что Изрекающему Совету приходилось несколько раз назначать расследование. Насколько я помню, в конечном счете все показания свидетелей были признаны ошибочными и не заслуживающими внимания. По большей части то были пьяные бредни, но тем не менее год этот запомнился людям как полный мрачных знамений.
А потом, когда он наконец завершился и начался год Четвертого Дома, из Тескоко неожиданно прибыл Чтимый Глашатай Несауальпилли. Говорили, что он приехал в Теночтитлан лишь для того, чтобы посмотреть на здешний праздник Растущего Дерева, ибо свои празднества ему порядком поднадоели. На самом же деле он прибыл с целью тайных переговоров с Мотекусомой. Однако, проговорив в первое утро с глазу на глаз лишь несколько часов, оба правителя заявили, что на их совещании необходимо присутствие третьего человека. Каково же было мое изумление, когда во дворец пригласили не кого-нибудь, а меня.
В робе из мешковины, как и полагалось, я вошел в тронный зал, на этот раз с еще даже большим смирением, чем предписывал протокол, поскольку в зале в то утро находилось сразу два Чтимых Глашатая. Я давно не видел Несауальпилли, и меня несколько поразило, что правитель Тескоко почти полностью облысел, тогда как немногие оставшиеся его волосы стали совершенно седыми. Когда я наконец выпрямился перед помостом, на котором между золотым и серебряным дисками стояли два трона, великий гость узнал меня и чуть ли не со смехом промолвил:
