Бернард Корнуэлл - Хроники Артура
Изменилось бы что-либо, будь здесь Бедвин? Сомневаюсь. Даже Мерлин не сумел бы предотвратить то, что должно было случиться. С тем же успехом можно было просить дождь вернуться в облака или приказать реке течь к своим истокам.
На второй вечер после пира Гвиневера сама под покровом темноты пришла в дом к Артуру, и я, стоявший на страже, слышал рассыпчатый перезвон ее смеха и их бессвязное бормотание. Они проговорили всю ночь, а может, сотворили и большее, чем только разговоры, знать этого я не могу, но, стоя на посту у дверей его комнаты, я не мог удержаться, чтобы не подслушать их полушепот. Иногда разговор был слишком тих, и нельзя было разобрать ни слова, но время от времени я улавливал мольбы и просьбы Артура, слышал, как он убеждает, объясняет, настаивает. Должно быть, они говорили и о любви, но я-то расслышал лишь речи Артура о Британии и о мечте, которая привела его сюда через море из Арморики. Он говорил о саксах, об этой чуме, поразившей земли Британии. Он напористо толковал о войне, о кипучей радости врезаться на боевом коне в гущу битвы. И голос его звучал так же, как в разговоре со мной на продуваемом ледяным ветром крепостном валу Кар Кадарна, когда Артур рисовал перед юным воином картину мирного народа, не боящегося неожиданного появления смертоносных копьеносцев. Он говорил страстно, настойчиво, и Гвиневера слушала его с жадным вниманием, словно его мечты воодушевляли и ее. Артур ткал из своей мечты счастливое будущее, а Гвиневера становилась нитью, вплетаемой в эту ткань. Бедняжка Кайнвин обладала лишь молодостью и красотой, а Гвиневера своим острым умом узрела одинокую душу Артура и уверила его в том, что она сама и есть исцеляющее лекарство. Гвиневера ушла перед рассветом, и во тьме мелькнула ее гибкая тень, плывущая через Кар Свое с серпом луны, запутавшемся в пышных волосах.
На следующий день Артур, полный угрызений совести, гулял с Кайнвин и ее братом. На шее Гвиневеры красовался тяжелый золотой торквес, какого еще вчера у нее не было, и некоторые из нас сочувственно поглядывали на Кайнвин, но она была всего лишь ребенком по сравнению с Гвиневерой, зрелой и притягательной женщиной. Артур оказался беспомощным перед ее чарами.
Эта любовь была настоящим сумасшествием. Безумной, как Пеллинор, и потому грозящей увлечь Артура на Остров Смерти. Все для него исчезло: Британия, саксы, новый союз, вся великая, продуманная и аккуратно выстроенная идея мира, ради которой он самозабвенно трудился с того дня, как приплыл из Арморики. Все это закрутилось в разрушительном вихре только во имя обладания этой нищей, безземельной огненноволосой принцессой. Он понимал, что творит, но остановиться не умел, как не мог остановить восходящее солнце. Он был просто одержим, он думал о ней, говорил о ней, мечтал о ней, жить не мог без нее. И, уже не владея собой, продолжал бессмысленно цепляться за помолвку с Кайнвин. Делались приготовления к свадьбе. Как вклад короля Тевдрика в мирный договор, свадьбу решили праздновать в Глевуме, и Артур должен был приехать туда первым и сделать все распоряжения. Луна убывала, а свадьба могла состояться лишь в дни нового рождения луны. Никто не стал бы рисковать, зная, что умирающая луна — плохое предзнаменование для начала любого важного дела. Но через две недели наступит благоприятное время, и тогда прибудет Кайнвин с вплетенными в волосы цветами.
Но Артур носил вокруг шеи прядь волос Гвиневеры. Это была тонкая рыжая косичка, которую он тщательно прятал под воротником, но я успел заметить, когда утром приносил ему воду для умывания. Артур был обнажен по пояс и точил бритвенный нож о камень. Он лишь пожал плечами, когда понял, что я видел косичку.
— Ты полагаешь, Дерфель, что рыжие волосы приносят несчастье? — с усмешкой спросил он.
— Все так говорят, лорд.
— Но разве всегда правы все? — спросил он, обращаясь к бронзовому зеркалу. — Слышал ли ты, Дерфель, что твердость лезвию меча придает закалка его не в воде, а в моче рыжего мальчика? Вот она где, удача. И что из того, что рыжие волосы считаются несчастливыми? — Он помолчал, плюнул на камень и стал быстро водить ножом туда-сюда. — Мы должны изменять вещи, Дерфель, а не ждать, пока они нас изменят. Почему бы не сделать рыжие волосы приносящими удачу?
— Ты можешь делать все, что пожелаешь, лорд, — промолвил я с покорной верностью.
Он вздохнул.
— Надеюсь, так оно и есть, Дерфель. Надеюсь на это. — Он всмотрелся в бронзовую зеркальную поверхность, прикоснулся острым лезвием к щеке. — Мир в стране — больше, чем какая-то свадьба. Он должен быть! Нельзя воевать из-за невесты. Если мир такой желанный, а он желанный, Дерфель, то не стоит его разрушать из-за того, что свадьба не состоится, верно?
— Не знаю, лорд, — сказал я.
Знал я только то, что мой лорд твердит эти слова, повторяет их снова и снова, убеждая самого себя. И, кажется, уже поверил в их правдивость. Он обезумел от любви настолько, что север мог ему показаться югом, а жар — холодом. Такого Артура я прежде не видел. Он был поглощен страстью и, смею сказать, обуян эгоизмом. Артур возвысился слишком быстро. В жилах его не текла королевская кровь, ему не досталось наследство, и потому он решил, что все, чего добился, принадлежит только ему. Гордость подсказывала, что и знает он все лучше остальных, кроме, может быть, Мерлина. Нынешние его устремления казались ему даже благородными и вполне дальновидными, но они вдруг натолкнулись на противодействие тех, кто желал совсем обратного.
Я оставил его добриваться и вышел на залитую солнцем улицу, где Агравейн точил наконечник копья перед охотой на кабана.
— Ну? — спросил он.
— Он не собирается жениться на Кайнвин, — выдавил я. Из дома нас не было слышно, но, даже будь мы у Артура под самым носом, он нас не услышал бы. Он пел. Агравейн сплюнул.
— Он женится на той, на которой ему велят жениться. Он воткнул копье тупым концом в торф и зашагал к дому Тевдрика.
Не могу сказать, знали или нет Горфиддид и Кунеглас о том, что происходит, они ведь не были постоянно при Артуре, как мы. Если у Горфиддида и возникали подозрения, то он наверняка считал, что все это не имеет значения. Он не сомневался в разумности Артура, который конечно же возьмет Кайнвин в жены, а Гвиневеру — в любовницы. Такой расклад вовсе не смущал Горфиддида Повисского. Он, как и всякий король, считал нормальным, что жена — для создания династии, а любовница — для удовольствия. Целая череда девушек-рабынь прошла через его постель, согревая ее в отсутствие жены. Безземельная Гвиневера была для него не выше рабыни, а потому и не могла угрожать счастью его любимой дочери. Кунеглас казался проницательнее отца, и потому, уверен, он должен был предчувствовать беду. Но он слишком много сил отдал построению мира и, должно быть, убедил себя в том, что безумие Артура, его внезапная бешеная страсть мимолетна, как летняя гроза. А может, ни Горфиддид, ни Кунеглас ничего и не подозревали? Иначе наверняка отослали бы Гвиневеру из Кар Своса, хотя только боги знают, удалось бы этим развеять собиравшуюся грозу. Агравейн был уверен, что безумие Артура скоро пройдет. Он поведал мне, что уже случалось нечто подобное.
— Это была девушка в Инис Требсе, — рассказывал Агравейн, — не могу припомнить ее имени. Мелла? Месса? что-то в этом роде. Хорошенькая штучка. Артур был просто одурманен, мотался за ней, как собака за телегой с коровьей тушей. Но заметь, тогда он был молодым, юнцом, можно сказать. Отец просто-напросто увез его Меллу-Мессу в Броселианд и отдал в жены судье, который был старше ее лет на пятьдесят. Она умерла от родов, но к тому времени Артур и думать о ней забыл. И нынешняя дурь пройдет, Дерфель. Тевдрик вправит Артуру мозги, вот увидишь.
Тевдрик и впрямь заперся с Артуром и все утро, думаю, занимался тем, что вправлял ему мозги и выбивал дурь. Во всяком случае, в тот день Артур ни разу и не взглянул на Гвиневеру, не отходил от Кайнвин и даже в угоду Тевдрику прослушал вместе с ней вечернюю проповедь Сэнсама в маленькой, устроенной наспех церкви. Мне показалось, что Артур остался доволен речами Сэнсама, потому что после пригласил этого Мышиного Короля к себе и, запершись, беседовал с ним ночь напролет.
На следующее утро Артур явился перед нами с каменным, неподвижным лицом и объявил, что мы все уезжаем тотчас же. Мы-то намеревались пробыть здесь еще пару деньков, да и Горфиддид с Кунегласом и Кайнвин были сильно удивлены. Но Артур убедил их, что ему нужно время для приготовления к свадьбе, и Горфиддид принял извинения довольно спокойно. Кунеглас, может, и догадался, что Артур просто-напросто бежит от искушения, но именно поэтому и не возражал и даже приказал собрать нам в дорогу побольше хлеба, сыра и хмельного меда. Кайнвин, хорошенькая Кайнвин пролепетала слова прощания, адресованные и нам, стражникам. Мы все были в нее влюблены и втайне осуждали безумие Артура, хотя ясно, что наше осуждение и негодование никого не трогало. Кайнвин дала каждому небольшую безделушку на память. Мне досталась сплетенная из тонких золотых нитей брошь. Я попытался сунуть ей обратно этот подарок, протянув на ладони брошь, но Кайнвин только улыбнулась и сложила мои пальцы в кулак.
