Месть Альбиона - Александр Григорьевич Домовец
Настенька! Любимая, единственная, Богом данная… Мысль о ней мгновенно отрезвила Сергея. Осквернить грехом прекрасное, выстраданное супружество, утолить минутную жажду мутной водой похоти? Никогда! Подлость это, безумие…
С трудом освободив руку, Сергей сделал шаг назад.
— Прекратите! — резко сказал он. — Между нами ничего нет и быть не может. А ваши намёки мне просто-напросто надоели. Ясно?
Девушка поникла и сжалась.
— Напрасно вы так… господин Белозёров, — горько сказала она, садясь, а вернее, падая в кресло. — Но будь по-вашему. Я ещё никогда никому не навязывалась. А без портрета вашего переживу, и чёрт с ним, с королевским музеем…
Сергей нахмурился. Вольно или невольно Элен попала в больное место. Он знал, он чувствовал, — этот портрет обещал стать одной из лучших его работ… если не лучшей. Никогда ещё не доводилось ему рисовать таких людей. В этой la femme fatale[3] за невинной внешностью таилась опасная глубина, — контраст, притягательный для художника. И он хотел эту глубину раскрыть. Запечатлеть надменный прищур глаз; холодный твёрдый взгляд; улыбку чувственных губ с едва заметным оттенком презрения… Нюансы, намёки, полутона, рисующие характер загадочной женщины, которая играет одну лишь ей известную игру…
— Я закончу ваш портрет, мисс Элен, — сказал Сергей наконец. — Но, бога ради, впредь держите себя в руках. Вы позируете, я рисую. Этим и ограничимся. Обещаете?
Девушка подарила Сергею долгий грустный взгляд.
— Как вам угодно, — покорно сказала она. И добавила словно невпопад: — Хотела бы я посмотреть на вашу жену…
Душу вдруг тронуло недоброе предчувствие. Представив Элен рядом с Настенькой, Сергей сжал зубы. Чистая прелесть жены против пугающей красоты англичанки… Этого ещё только не хватало!
Вернулся Фитч.
— Прошу извинить, задержался, — сказал он с порога. — В последние дни ваш отец, мисс Элен, как никогда щедр на поручения… Ну, как, до чего-то договорились?
— Договорились, — нехотя произнёс Белозёров. — Раз уж начал, надо закончить. Завтра и продолжим.
Элен кивнула. Фитч расплылся в белозубой улыбке.
— Превосходно! Я вовсе не горю желанием получить назад аванс от вашего импресарио. А не пообедать ли нам по этому поводу?
Но Сергей, сославшись на дела, откланялся.
В коридоре его поджидала мисс Канингем. Сергей нахмурился. Только этой грымзы ему сейчас не хватало! С какой ненавистью она смотрела на него тогда, в Зимнем саду, в приснопамятный день вербовки…
— Добрый день, мисс Канингем, — сухо сказал он, пытаясь обойти девушку. Однако она тронула его за рукав.
— Добрый день, Сергей… мистер Белозёров. Могу я с вами поговорить?
Сергей внутренне выругался по матери, но вынужден был остановиться.
— Я весь внимание, — буркнул неприветливо.
— Я хочу перед вами извиниться, — неожиданно сказала она.
— Передо мной? За что?
— В тот день… ну, вы понимаете… я была по отношению к вам чудовищно невежлива. Нет, не так: несправедлива! — выпалила мисс Канингем.
С этими словами она виноватым жестом прижала руки к груди.
Сергей удивлённо посмотрел на девушку.
— Рад слышать, — медленно сказал он.
— Вы должны меня понять, ситуация выглядела совершенно очевидной, — взволнованно продолжала девушка. — Я вовсе не ханжа, нет. Но добиваться от женщины любви силой, — это подлость. И в тот день я назвала вас негодяем совершенно искренне.
— Я заметил, — утомлённо произнёс Сергей. — Так что изменилось-то?
— А на следующий день Элен мне сказала, что вы ни в чём не виноваты. Ничего не объяснила, просто сказала, — и всё. Я не хочу вникать в ситуацию, выяснять, что между вами произошло на самом деле, — не моего ума это дело. Но получается, что я вас напрасно обидела. Это меня тяготит. И я хочу извиниться.
Девушка умоляюще посмотрела на него. Сергей не знал, смеяться или плакать.
— Да вы не переживайте, мисс Рэйчел. Художника вообще обидеть легко, — утешил он. — Ваши извинения приняты.
— И вы на меня не сердитесь?
— Ничуть.
Девушка просияла. Сергей вдруг заметил, что не такая уж она и грымза. Правильный овал лица, прямой носик, выразительный глаза… И фигурой стройна… И ру́ки, прижатые к груди, изящны… И грудь, к которой прижаты ру́ки, заслуживает внимания… Одета в то же серое платье с белым воротничком, что и в день знакомства. Понятное дело, откуда у бедной компаньонки средства разнообразить туалет…
— Я очень рада, мистер Белозёров, — с улыбкой сказала мисс Канингем.
— Сергей, — поправил Белозёров и поцеловал ей руку, — не без удовольствия.
Садясь в карету, он размышлял, с какой стати Элен выступила в роли адвоката, сообщив Рэйчел, что он, Сергей, ни в чём не виноват. Хозяйка докладывается компаньонке? Странно, если разобраться. Насколько он мог заметить за эти недели, не такие уж они задушевные подруги. Но ведь доложилась же…
Приехав домой, он тоскливо сказал Творожкову:
— Втянули вы меня, Антон Петрович, чёрт знает во что. Серпентарий какой-то, а не посольство. И отношения между людьми непонятные, запутанные. Голова трещит…
— Пройдёт, — с пониманием откликнулся Творожков. — У нас на службе знаете как говорят? Трудно только первые десять лет, потом привыкаешь…
— Ну, спасибо, утешили… А девушка эта, Элен, и впрямь какая-то странная, непостоянная. Сегодня одна, завтра другая. Глаза у неё колдовские…
— И вы всё-таки решили закончить портрет?
— Ну, рисовать-то её интересно…
На прощание Творожков сообщил номер, который надо назвать барышне на телефонной станции, чтобы соединила с управлением. А там, через дежурного, можно связаться с Ефимовым.
Пообещав забрать Сергея завтра с утра, Творожков уехал.
Но утром он не появился.
Прождав битый час, раздражённый Сергей уехал в посольство на извозчике. Вечером обновил свежеустановленный телефон — позвонил Ефимову и спросил, куда делся Творожков. А выслушав ответ, чуть не уронил аппарат на пол.
Труп капитана нынче днём нашли поблизости от дома, где он снимал жильё. Сердце было пробито ударом ножа в спину. И что самое странное и непонятное (пожалуй, и жуткое), — у покойника все зубы оказались то ли выбиты, то ли выломаны…
Глава шестнадцатая
— Как? Ну, как такое могло получиться?!
Сергей был рядом, но вопрос Ефимов скорее задавал сам себе. Привычная сдержанность изменила полковнику напрочь. Он то мерил комнату крупными шагами, безостановочно дымя, то подходил к окну, вглядываясь в темноту апрельского вечера, то присаживался к столу и, стискивая кулаки,
