Александр Барышников - Клад Соловья-Разбойника
С высоты крыльца Кытлым видел стоявших в толпе своих родителей, отец опустил голову, мать горько плакала, ее пыталась утешить Юма, возлюбленная Кытлыма, на которой он собирался жениться этой осенью.
По древнему обычаю, каждый человек рода сломил выбранную им ветку, Кыглыма поставили на колени спиной к толпе, и наказание началось.
Длинная вереница людей потянулась к крыльцу храма, каждый родич, поднявшись по ступеням, ударял своей веткой по обнаженной спине провинившегося. Кытлыма наказывал весь род, и молодой охотник не имел права видеть и знать, кто именно бьет его в это мгновенье, чтоб не затаить обиду на отдельного человека. Только но силе удара мог он предположить, кто за спиной его — друг или недруг.
— Ты видишь, праматерь, как люди рода, которому ты дала жизнь, мстят твоему обидчику, — говорил жрец Нырб. — Они очень сильно бьют Кытлыма и надеются, что ты не будешь на них гневаться.
Как раз в это время к исцарапанной колючими ветками, кровоточащей спине молодого охотника легонько прикоснулся нежный побег какого-то лиственного деревца.
— Я с тобой, — услышал Кытлым чей-то шепот в узнал Юму.
— Проходи! Проходи! — гневно крикнул главный жрец.
Исхлестанного Кытлыма втащили обратно в храмовый пристрой и снова заперли. Лежа на животе у стены, он слышал, как с песнями и молитвами змея была торжественно похоронена, в жертву ей принесли священного быка, на внутренностях которого гадал сам главный жрец Суксун. Окончив гаданье, он объявил, что праматерь не простила своего убийцу, и поэтому всех биаров ждут большие несчастья.
— Вы знаете, — говорил Суксуа, — что через семь лун здесь соберутся люди всех ближних и дальних биарских селений, чтоб отпраздновать Великий День Йомалы. Тогда будем решать судьбу Кытлыма.
Кытлыму не удалось уснуть в эту страшную ночь. Но не полыхающая огнем спина, не голод и не жажда были тому причиной. Как только он закрывал глаза, тотчас виделась ему убитая змея, которая сразу же начинала расти, расширяться до огромных размеров и удлиняться до бесконечности. И вот уже из далекого далека, из-за синих холмов, из-за темных лесов неспешно ползло ее ожившее тело; серебристо-голубое и постоянно изменяющееся, оно лениво извивалось между обрывами, шуршало галькой, перекатывало коряги, перемывало желтые пески, сверкало на солнце золотой чешуей волн и мелкой ряби:
Кытлым в ужасе открывал глаза и испуганно вглядывался в непроглядную темень.
— Прости меня. Большая река, — горячим шепотом умолял он. — Прости и поверь, что я не хотел убивать одну из твоих любимых дочерей. Разве я мог нарочно лишить жизни покровительницу своего рода? Разве я мог по злому умыслу причинить горе тебе, которая кормит в оберегает всех живущих биаров? Не мог, это вышло случайно. Поверь, Голубая Змея, я готов принять любое наказание — убей меня, как я убил твою дочь, только на гневайся на моих сородичей, прости всех живущих биаров, не делай им зла, не губи людей моей земли…
Глухой предрассветной порой он услышал негромкий стук в стену.
— Кто здесь? — спросил шепотом.
— Это я, Юма. — послышалось в ответ.
— 3ачем ты пришла? — спросил он недовольно. — Мою семью постигло несчастье. Если жрецы узнают, что ты приходила ко мне, твоей семье тоже будет плохо.
— Не бойся? — ободрила его девушка. — Дозорный спит под дверью, никто ничего не узнает.
— Уходи! — потребовал Кытлым.
— Не гони меня, — попросила Юма. — Мне нужно сказать тебе о многом.
Я пробралась в храм и подслушала разговор жрецов. Ты знаешь, что убийство праматери давно уже не карается смертью. Но главный жрец Суксун настаивает именно на этом — он хочет, чтоб тебя скормили Большой Реке.
— Я согласен с Суксуном, — мрачно сказал Кытлым.
— Не спеши, выслушай. Ты знаешь, что гаданье на внутренностях священного быка проводит жрец Нырб. В этот раз гадал сам Суксун. Во время разговора в храме жрец Нырб заявил, что Суксун неправильно истолковал изменение цвета и запаха. Проще говоря, он обвинил главного жреца в обмане.
— Почему он не сказал это людям нашего рода? — недоверчиво спросил Кытлым.
— Жрецы не ссорятся в присутствии народа, — отвечала Юма, — иначе власть их может пошатнуться.
— О чем бы ни говорило гаданье, я все же убил нашу праматерь.
— Но ты сделал это случайно. Соглашаясь же с Суксуном, ты признаешь свой злой умысел. Признанье в злом умысле против Голубой Змеи может принести биарам более страшные несчастья.
Кытлым помолчал, обдумывав слова Юмы.
— Разве Суксун не понимает этого? — спросил он растерянно.
— Я никогда не говорила тебе… Не хотела омрачать нашей любви…
Она помолчала, собираясь с духом.
— Сын главного жреца Чермоз неслолько раз предлагал мне стать его женой. Он богатый, знатный, все его боятся, но, поверь, что он противен мне, я люблю только тебя.
— Чермоз… — чуть слышно прошептал Кытлым.
— Недавно Суксун сказал, что мое упорство бессмысленно, и рано или поздно я стану женой Чермоза. Я засмеялась в ответ, а он сказал, что очень часто смех маленьких людей оборачивается их большими слезами.
— Жрецы не допустят несправедливости, — не очень уверенно сказал Кытлым.
— Они боятся Суксуна, — горячо возразила Юма, — Ему подвластно все, и он не остановится, пока не добьется своего. Сердце мое говорит, что это он все подстроил! Он затуманил твой разум, он заколдовал твою стрелу. Он погубит тебя, Кытлым, а меня отдаст Чермозу…
Она горестно, безутешно заплакала, а Кытлым, стиснув зубы. припал к стене — но что он мог сделать?
— Ты должен бежать, — заговорила Юма, немного успокоившись. — Я помогу тебе, и мы вдвоем покинем страну биаров.
Кытлым молчал, опасаясь, что девушка снова заплачет.
— Уйдем на Вотскую реку, в Весьякар или еще дальше, воты мирные и добрые, нас примут. Отец мой бывал в их стране, он много рассказывал, от него я знаю дорогу…
— И все биары будут считать Кытлыма трусом? — не выдержал он.
— А разве лучше быть врагом? — не сдавалась Юма. — Если ты останешься, тебя скормят Большой реке, как заклятого недруга всех биаров.
— Не знаю, что тебе ответить, — честно признался Кытлым.
— Тихо! — предупредила девушка. — Кто-то идет сюда. Прощай — до завтра…
Проснувшийся дозорный, зевая и бормоча что-то под нос, обходил храм.
Добравшись до пристроя, он едва не наткнулся на другого дозорного, мирно спавшего под дверью:
— Эй, приятель, — проворчал первый, помахав факелом над лицом спящего, — твое счастье, что я не Суксун.
Утром следующего дня Юма пришла к Кытлыму.
