Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9
Десять братьев столпились вместе, потрясая ассегаями. Пятеро выстроились перед Умслопогасом, пятеро перед Галази-Волком. Все были большого роста, рассвирепевшие от бешенства, от сознания позора.
— Одно колдовство спасет этих двоих! — сказал стоявший близко советник.
— Сильна Секира, — ответил другой, — да и дубину эту я как будто знаю. Ее, кажется, зовут Стражем Брода. Горе неповинующимся ей. Я видел ее в деле, в дни моей юности. К тому же вооруженные Дубиной и Секирой далеко не трусы. Это еще юноши, но они вскормлены волками!
Между тем подошел старец, которому надлежало дать условный знак. Это был человек, разъяснивший Умслопогасу закон. Условным знаком служило подброшенное копье, и когда оно коснется земли, бой должен начаться. Старец взял копье, подбросил его, но из-за слабости руки сделал это так неловко, что оно упало среди сыновей Джикизы, столпившихся перед Умслопогасом. Они расступились, пропуская копье, привлекая взоры всех к месту его падения. Умслопогас следил за падением копья, не интересуясь, куда оно упадет. Вот оно коснулось земли, и, крикнув какое-то слово, они с братом, не дожидаясь натиска десяти, бросились вперед каждый на свою группу врагов.
Пока те десять, смущенные, не двигались с места, Братья-Волки уже налетели на них.
Недолго продолжался бой, но присутствовавшим минуты казались часами. Вскоре четверо братьев были убиты, а Секира и Дубина продолжали неистовствовать. Тогда остальные, осознав невозможность борьбы, бросились бежать.
— Эй вы, сыновья Непобежденного, стойте, не бегите так быстро! — закричал Умслопогас. — Я прощаю вас. Оставайтесь мести мои хижины и возделывать мои поля с остальными женщинами крааля! Теперь, советники, битва кончена, пойдемте в хижину вождя, где Мезило ждет нас!
Он повернулся и пошел с Галази, а за ним молча, пораженный всем виденным, следовал народ.
Добравшись до хижины, Умслопогас сел на то место, где еще утром сидел Джикиза. Девушка Зинита принесла воды, чистую тряпицу и обмыла ему рану, нанесенную копьем. Он поблагодарил ее, но когда она хотела сделать то же самое с еще более глубокой раной Галази, тот грубо отстранил ее и сказал, что не желает вокруг себя никакой женской возни. Тогда Умслопогас обратился к сидевшему перед ним перепуганному Мезило:
— Ты, кажется, сватал девушку Зиниту, даже насильно преследовал ее? Я предполагал убить тебя, но на сегодня довольно крови! Приказываю тебе поднести свадебный подарок этой девушке, которую я сам возьму себе в жены. Ты подаришь ей сто голов скота! А потом, Мезило-Боров, удались отсюда, из племени Секиры, пока не случилось с тобой чего-нибудь худшего!
Мезило встал и вышел с позеленевшим от страха лицом. Заплатив все сто голов, он поскорее убежал по направлению к краалю Чаки. Зинита следила за его бегством, радовалась ему и также тому, что Умслопогас взял ее себе в жены.
Между тем советники и военачальники преклонились перед тем, кого они прозвали Убийцей, воздавая ему почести, как вождю, как владеющему Секирой.
Став вождем многочисленного племени, Умслопогас возвысился, разбогател скотом, обзавелся женами. Никто не смел ему перечить. Изредка, правда, какой-нибудь смельчак дерзал вступить с ним в поединок, но никто не мог покорить его. Вскоре все знали, к чему ведет поцелуй Виновницы Стонов. Галази также возвысился, но редко виделся с племенем. Он больше любил дикие леса, высокие горы и часто, как в старину, носился ночью по лесу, по равнинам, сопровождаемый воем волков-призраков.
Но Умслопогас реже охотился с волками. Он проводил ночи с Зинитой, которая любила его и от которой у него рождались дети.
XVIII. Проклятие Балеки
Снова, отец мой, рассказ возвращается к началу, как река течет с верховьев. Я расскажу о событиях, случившихся в краале Гибамаксегу, прозванном потом людьми Гибеллик, или крааль Погибель стариков, потому что Чака умертвил в нем всех старцев, непригодных к войне.
В знак печали по погибшей от его руки матери Чака назначил на целый год траур, и никто не смел ни рожать детей, ни жениться, ни есть горячей пищи. Вся страна стонала и плакала, как плакал сам Чака. Беда ждала смельчака, рискнувшего появиться перед королем с сухими глазами.
Приближался праздник новолуния, со всех сторон сходились люди, тысячами, десятками тысяч, оглашая воздух жалобным плачем. Когда все собрались, Чака со мной пришел к народу.
— Теперь, Мбопа, — сказал король, — мы узнаем, кто чародеи, навлекшие на нас горе, а кто чист сердцем!
С этими словами он подошел к одному знаменитому вождю по имени Зваумбана, главе племени амабува, явившемуся сюда с женой и со всей своей свитой. Зваумбана не мог больше плакать: он задыхался от жары и жажды. Король посмотрел на него.
— Видишь, Мбопа, — сказал он. — Этот скот не горюет по моей покойной матери. О, бессердечное чудовище! Неужели ему радоваться солнцу, пока ты и я плачем, Мбопа? Нет, ни за что! Уведите его, уведите всех, кто при нем, уведите бессердечных людей, равнодушных к смерти моей матери, погибшей от злых чар!
Чака, плача, пошел дальше, я, рыдая, следовал за ним, а вождя Зваумбану со всеми его приближенными убили королевские палачи и, убивая, плакали над своей жертвой. Вот мы подошли к человеку, быстро понюхавшему табак. Чака успел это заметить.
— Смотри, Мбопа, у чародея нет слез, а бедная мать — мертва. Он нюхает табак, чтобы прослезить свои сухие от злобы глаза. Уберите это бесчувственное животное, ах, уберите его!
Так убили и этого. Скоро Чака совсем обезумел от ярости, бешенства, от жажды крови. Он приходил, рыдая, к себе в хижину пить пиво, и я сопровождал его, так как он говорил, что горюющим надо подкрепляться. По дороге он все размахивал ассегаем, приговаривая:
— Уберите их, бессердечных тварей, равнодушных к смерти моей матери!
Тогда попадавшихся ему на пути убивали. Когда палачи уставали, их самих приканчивали. Мне тоже приходилось убивать, иначе убили бы меня самого. Наконец весь народ потерял рассудок от жажды, от неистового страха. Стали нападать друг на друга, каждый выискивал своего врага и закалывал его. Никого не пощадили, страна походила на бойню. В тот день погибло семь тысяч человек, но Чака все плакал, повторяя: «Уберите бесчувственных скотов, уберите их!»
В его жестокости, отец мой, таилась хитрость, потому что, закалывая многих ради забавы, он одновременно разделывался с теми, кого ненавидел или опасался.
Наступила ночь. Закат был багровым, все небо казалось кровавым, кровь текла по всей земле. Тогда резня прекратилась, все ослабели, люди, тяжело дыша, валялись кучами, живые вместе с мертвыми. Видя, что многие умрут до рассвета, если им не позволят вкусить пищи, напиться, я сказал об этом королю. Я не дорожил жизнью и даже забыл о мести, такая тоска меня грызла.
