Александр Дюма - Изабелла Баварская
— Его болезнь — большое несчастье для всех, — неустанно повторял он своим приближенным, — ведь король Карл был исполнен воли и мужества и готовил поход на неверных, ибо никто так не желал мира между нашими королевствами, как он. А теперь все откладывается — ведь только он мог бы стать душой этого предприятия: одному Богу ведомо, сможет ли оно осуществиться.
И впрямь, Армянское царство подпало под власть Муразбея, которого мы окрестили Амуратом и которого Фруассар на старом языке называет Морабакеном. Восточному христианству грозила гибель. Король Ричард и герцог Ланкастер полагали, что перемирие, заключенное после въезда в Париж госпожи Изабеллы, следует, поелику возможно, поддерживать и длить.
Однако герцог Глостер и граф Эссекс придерживались другого мнения; им удалось привлечь на свою сторону коннетабля Англии графа Бекингема и заручиться сочувствием всех молодых рыцарей, которые во что бы то ни стало желали сражаться; они требовали войны, ссылаясь на то, что срок перемирия подходит к концу: настал благоприятный момент, ибо болезнь короля привела в смущение всю Францию, сейчас самое время потребовать выполнения Бретиньинского договора. Но настойчивость Ричарда и герцога Ланкастера взяла верх: заседавший в Вестминстере парламент, состоявший из прелатов, дворян и буржуа, решил, что соглашение о прекращении военных действий на воде и на суше, заключенное с Францией, срок действия которого истекал 19 августа 1392 года, будет продлено еще на год.
А в это время герцоги Беррийский и Бургундский распоряжались в королевстве Французском по своему усмотрению. Они отнюдь не переставали питать жгучую ненависть к де Клиссону, им было мало, что его выслали из Парижа, жажда мести требовала новых жертв, и они ее удовлетворили. Они были в отчаянии от того, что не заполучили коннетабля; не чувствуя себя в полной безопасности в Монтери, близ Парижа, он перебрался оттуда в Бретань и остановился в одном из своих укрепленных владений, замке Гослен. Тогда они задумали хотя бы лишить коннетабля его титулов и занимаемой должности. Под угрозой этой кары его призвали предстать перед парижским парламентом и дать ответ на предъявленные ему обвинения.
Процесс над «преступником» шел по всем правилам ведения судопроизводства. Обвиняемому неоднократно переносили день явки на суд.
Наконец, когда истекла последняя неделя, его трижды вызвали в палату, где заседал парламент, трижды — к воротам дворца и трижды — к нижнему двору; однако ни от него, ни от кого-либо из его доверенных лиц ответа не последовало; де Клиссон был объявлен вне закона и как предатель, злодей, покушавшийся на корону Франции, приговорен к изгнанию из королевства. Кроме того, его приговорили к штрафу в сто тысяч серебряных марок в качестве возмещения за лихоимство во время несения службы и ко всему сместили с поста главнокомандующего. При сем пригласили присутствовать герцога Орлеанского, но герцог не явился, ибо отвратить смещение главнокомандующего он не мог, а одобрить приговор своим присутствием не желал.
Герцоги Беррийский и Бургундский не отклонили приглашения, приговор был объявлен в их присутствии, а также в присутствии многочисленных рыцарей и баронов. Судилище над де Клиссоном наделало много шуму в королевстве, но было принято по-разному. Все же большинство склонялось к мнению, что следовало воспользоваться болезнью короля, ибо, будь он в добром здравии, от него ни за что не добиться утверждения.
Между тем здоровье короля пошло на поправку. Каждый день сообщали, что ему все лучше и лучше. Особенно отвлекала его от мрачных мыслей одна выдумка некого Жакмена Гренгоннера, художника, проживавшего на улице Верри.
Одетта видела этого человека у отца и вспомнила о нем, она послала за ним и велела ему принести картинки — те, что он причудливо разрисовал при ней. Жакмен пришел с колодой карт.
Король радовался, точно ребенок, с наивным любопытством разглядывая картинки. Когда же разум мало-помалу начал возвращаться к нему, радость сменилась ликованием: он понял, что все фигуры имели определенный смысл, они могли выполнять ту или иную роль в аллегорической игре — игре в войну и правителей. Жакмен объяснил королю, что туз — главный в колоде, даже важнее короля, потому что взято это имя из латинского слова и означает «деньги». А ведь никто не станет отрицать, что серебро — мозг войны. Вот почему, ежели у короля нет туза, а у валета он есть, то валет может побить короля. Жакмен сказал, что «трефы» — это трава на лугах: тот, кто стрижет ее, должен помнить, что негоже генералу разбивать лагерь там, где армии может недостать корму. Что касается «пик» — тут яснее ясного: это алебарды пехотинцев; «бубны» — это наконечники стрел, пущенных из арбалетов. А «черви» — это, без сомнения, символ доблести солдат и их военачальников. Как раз имена, данные четверке королей — а именно: Давид, Александр, Цезарь, Карл Великий, — и доказывали: чтобы добиться победы, недостаточно иметь многочисленное и храброе войско, нужно, чтобы полководцы были благоразумны, хоть и отважны, и знали толк в ратном деле. Но так же, как бравым генералам нужны бравые адъютанты, — королям нужны «валеты», и потому из старых выбрали Ланселота и Ожье — рыцарей Карла Великого, а из новых — Рено[14] и Гектора[15]. Титул валета был очень почетен, его носили большие сеньоры до того, как стать рыцарями, так называемые валеты были людьми благородного происхождения и имели в своем подчинении десятки, девятки, восьмерки и семерки — это были солдаты и люди общин.
Когда дело дошло до дам, то Жакмен присвоил им имена их мужей, тем самым он хотел показать, что сама по себе женщина — ничто, ее могущество и блеск — лишь отражение таковых ее повелителя[16].
Это развлечение вернуло королю душевное спокойствие, а следовательно, и силы, вскоре он уже с удовольствием ел и пил; постепенно исчезли и ужасные кошмары — порождение горячки. Он не боялся больше почивать в своей кровати, и бодрствовала у его изголовья Одетта или нет — он спал довольно спокойно. Настал день, когда мэтр Гильом нашел его настолько окрепшим, что позволил ему сесть верхом на мула. На другой день ему привели его любимого коня, и он совершил довольно длительную прогулку; наконец была устроена охота, и когда Карл, с соколом на руке, и Одетта показались в окрестных селениях, они были встречены криками радости и изъявлениями признательности.
При дворе только и было разговору, что о выздоровлении короля и о чудодейственном лечении. Дамы в большинстве своем завидовали прекрасной незнакомке: на их взгляд, ее поведение было продиктовано расчетом, их послушать — они все готовы были предложить свои услуги, однако никто в те горестные дни этого не сделал. Все опасались влияния, которое эта девушка, сколь мало ни была она честолюбива, приобретает над выздоравливающим королем. Королева, сама напуганная делом рук своих, пригласила к себе настоятельницу монастыря Пресвятой Троицы, велела послать в обитель богатые подарки и склонила настоятельницу забрать свою племянницу обратно. Так Одетта получила приказ вернуться в монастырь.
