Камил Икрамов - Скворечник, в котором не жили скворцы. Приключенческие повести
Да, точно. Эля училась тогда в седьмом.
— По-моему, это гекзаметр, — сказал Виктор, возвращая Эле листок со стихами.
— Ну и что? — спросила она, не понимая. — Разве это плохо?
— Ты же не Гомер, слава богу, — сказал тогда Виктор и стихи в газету не взял.
Виктор управился с обедом быстро, стоя выпил кисель из граненого стакана и спросил Элю:
— Ты меня проводишь?
За воротами он хотел сказать, что, наверное, ни к кому еще так не относился в жизни, как к ней, но не решился. Это было бы очень неожиданно. Ведь они всегда были только товарищами, и про них нельзя было сказать, что они дружили. Это слово на языке школьников их города значило несколько больше, чем оно значит на самом деле.
Они прощались недалеко от стадиона.
— А я твои стихи помню, — сказал он.
— Какие? — удивилась она. — Я стихов не пишу.
— Писала, — сказал он. — В детстве.
— Неужели помнишь? Я и то забыла.
— Помню, — сказал он. — «Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть дней промелькнувших…»
Он быстро нагнулся, поцеловал ее в губы и быстро зашагал прочь.
Она вернулась домой удивленная и взволнованная. Конечно, каждой девушке приятно, когда она нравится такому парню, как Витя, но Эля и представить себе не могла, что это так.
«Под настроение, наверно. Прощается со школой, а никого больше не нашел. Хорошо, что заехал, — думала она. — Теперь уж точно, что где-то рядом есть крупная танковая часть. Ведь он танкист».
Наталья Сергеевна топила плиту, грела воду, хотела сегодня купать сына. Вдруг она вспомнила что-то и сказала дочери:
— Сегодня утром приходил ваш школьный завхоз, Леонид Семеныч…
— Сергеевич, — поправила Эля.
— Ну да, Сергеевич. Сказал, что просто так. Еще зайдет.
…Солнце садилось, когда Виктор вышел на западную окраину Колыча. Несколько шагов отделяли его от шоссе, и первое, что он увидел, были танки. Только это были фашистские танки. Люки у них были откинуты, однако стволы пулеметов настороженно двигались.
Виктор мгновенно перемахнул через палисадник и затаив дыхание замер в высоких кустах шиповника.
«Гранату бы, — думал он, — или хоть бутылку с зажигательной смесью!»
Гранаты у него не было, а в светло-желтой кобуре не было пистолета. Он надеялся получить его в своей части.
На следующее утро по городу разъезжали мотоциклисты с автоматами на груди и в касках, чем-то напоминающих шлемы псов-рыцарей из кинофильма «Александр Невский». Фашисты заняли город почти без боя. Они ввели в него свои танки, спустили красный флаг над горсоветом и в упор расстреляли гипсовый памятник Владимиру Ильичу Ленину.
Они думали, что овладели городом, они верили в это.
Жителям, наоборот, не верилось, что они уже на оккупированной территории. Не верилось, что это могло произойти так быстро и так просто.
В то утро Наталья Сергеевна долго возилась по дому, а когда выглянула во двор, увидела, что дверь в квартиру Козловых слегка приоткрыта.
— Толя, — позвала мать, — сбегай посмотри, что там.
— Я уже смотрел, — ответил сын. — Это Козловы вернулись. Еще ночью. Немцы десант выбросили восточнее города, мост взорвали. Вот они и вернулись, да еще пешком. Дед Серафим видел, как они шли. Вещи им бросить пришлось.
— И когда этот дед спит! — рассердилась мать. — Все видит, все ему надо. Лучше бы жене помогал.
ПОГРЕБАЛЬНАЯ КОНТОРА «МИЛОСТИ ПРОСИМ»
Взрослые иногда и не предполагают, что дети, их окружающие, понимают все, о чем при них говорят, и даже все, о чем умалчивают. Обрывок фразы, нечаянно услышанной из-за двери, невзначай сказанное слово, взгляд или жест — все это вместе абсолютно непроизвольно и без всякого напряжения со стороны ребенка создает в его представлении достаточно полную картину того, что от него скрывают, особенно если этот ребенок любит своих взрослых, если у него чуткое сердце и хорошая голова.
Еще тогда, в первые дни оккупации, когда школьный завхоз Леонид Сергеевич как ни в чем не бывало весело вошел в райтоповский двор, поздоровался с тетей Дашей, подметавшей под своими окнами, бесшабашно помахал рукой деду Серафиму и сказал: «Ну и погодка нынче!» — еще тогда Семенов почуял что-то фальшивое, ненастоящее в его голосе и в этом, не по возрасту лихом жесте приветствия. Это было тем более странно, что, увидев Семенова, Леонид Сергеевич поздоровался с ним так, как обычно здоровался в школе. Они хорошо знали друг друга, потому что Леонид Сергеевич одно время заменял преподавателя физкультуры, а Семенов любил этот предмет.
— Мама дома?
— Да, Леонид Сергеевич, проходите, пожалуйста.
Однако Щербаков не торопился входить.
— А кто еще?
— Только мама и Эльвира, Леонид Сергеевич.
Щербаков аккуратно потоптался на влажной тряпке у входа и вошел в дом. Едва Семенов собрался пойти следом, как вышла мать и села на крыльце рядом с сыном.
— Зачем он пришел? — спросил Семенов.
— Говорит, важное дело к Эльвире.
— Секретное?
— А кто его знает, может, секретное, а может, личное, — сказала мать.
— Какие же у Эльвиры могут быть от тебя секреты? — спросил сын. Он твердо верил в то, что у них троих не может быть ничего тайного друг от друга.
— Да и нет никаких секретов, — не очень естественно удивилась мать, — с чего ты взял?
— Ты же сама сказала…
— Нет, сынок, это я так просто… Нужно двум людям поговорить. Леонид Сергеевич еще когда заходил, да не застал ее.
Потом Эльвира позвала маму, а мама — Толю.
— Я вот зачем зашел, — объяснял Леонид Сергеевич. — Некоторые люди в связи с приходом фашистов ударились в панику, не знают, как теперь жить. Молодежь беспокоится. — Он посмотрел на Эльвиру. — Это касается тех, кого в армию не взяли, кто не успел или не сумел эвакуироваться. Так вот, я хожу и всех добрых знакомых успокаиваю — чтоб без паники. Эльвиру я, кажется, успокоил. Теперь вам хочу сказать, Наталья Сергеевна, вы тоже не очень паникуйте. Мы ведь на своей земле живем, не на чужой. Это фашисты на чужой земле оказались, пусть они и волнуются. Раз нам пришлось тут жить, надо, выходит, жить точно.
Как это «жить точно», Щербаков не объяснил. Мать внимательно смотрела на Леонида Сергеевича. Он говорил спокойно, без улыбки. Улыбнулся, когда посмотрел на Толю.
— А ты, дорогой товарищ Семенов, должен запомнить на все это время такое положение. Для нашей Родины в данный момент очень важно, чтобы ты любил и берег мать и сестру. Любил и берег.
Семенов ждал, что скажет Леонид Сергеевич дальше, но тот, видимо, кончил свою мысль. Однако, уловив его взгляд, он добавил:
