Понсон дю Террайль - Капитан Мак
— В чем же я должен повиноваться вам? — спросил дон Фелипе убито. — Оставить в покое вашего дорогого капитана?
— Нет, больше того.
— Стать его другом?
— И еще больше… Я хочу, — сказала донья Манча, — чтобы капитан отныне звался Руис и Мендоза.
Дон Фелипе невольно вскрикнул.
— Вы вольны соглашаться на мои условия или отвергнуть их, — закончила его сестра.
Роли переменились: теперь приказывала донья Манча.
Дон Фелипе склонил голову.
— Хорошо, я повинуюсь, — прошептал он.
Глава 22. Дон Руис и Мендоза и Пальмар и проч. и проч.
А Сидуан тем временем не отходил от своего спящего капитана. Сидуан был просто великолепен: он сторожил капитана; обнажив шпагу, он ходил взад и вперед по комнате и был готов противостоять хоть всей Испании, то есть, в данном случае, дону Фелипе.
Но испанцы не пошли в атаку; никто не стал ломиться в двери павильона, и на этот раз Сидуану не пришлась обагрять свой меч в крови.
Он воспользовался свободным временем, чтобы немного помечтать о будущем. Отправной точкой его мечтаний была знаменитая веревка, которую Мак дал ему, выдав ее за веревку повешенного.
— Очевидно, — говорил себе бывший трактирщик, ставший военным, — именно веревке повешенного мы обязаны всеми этими чудесами. Ведь другие, то есть те, у кого нет и кусочка такой веревки, уже сто раз бы погибли за последние сутки… Во-первых, в Шатле, уж если виселица была сколочена, палач никогда без дела не остается, а тут он ушел ни с чем… Потом я, при своей хилости, без этой веревки никогда не смог бы взвалить капитана на плечи и протащить его мимо двадцати часовых. А эти болваны еще и кланялись мне, как будто я был сам господин де Гито собственной персоной… А в конце концов мы оказались здесь… во дворце… во дворце феи доньи Манчи… Значит так: если бы донья Манча не любила капитана, она бы не помогла нам его спасти и не захотела бы выдать его за своего двоюродного брата… Это все веревка повешенного помогла! Веревка дорогая действует!
Но тут одна неожиданно пришедшая ему в голову мысль испортила радость Сидуана.
— Все так, — сказал он себе, — а ведь барышня Сара Лоредан, о которой я совсем забыл, похоже, втюрилась в моего капитана… Тут за этим делом надо проследить, потому что между доньей Манчей, знатной дамой, и Сарой Лоредан, маленькой горожаночкой, и выбирать-то нечего…
Но, сказав себе все это, Сидуан сунул левую руку в карман и наткнулся на знаменитую веревку.
— Ну и дурак же я! — сказал он. — Ведь веревка-то здесь и не даст нам наделать глупостей!
И на его толстых, как у монаха, губах расцвела блаженная улыбка.
— Ну, — продолжал Сидуан, — подумаем немного. Капитан становится знатным сеньором, это ясно. Донья Манча его обожает, это тоже ясно. Он богат, любим, он будет маршалом Франции… и это все веревка… Ну а со мной-то что будет? Со мной, черт возьми! Ведь у меня тоже есть кусок этой веревки, которая приносит счастье, и мой путь, значит, будет похож на путь моего господина: я буду капитаном, буду богат… а почему бы и нет?
Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:
— Ну и ну! — сказал он. — Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать — правда одним глазом, а другим — смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!
И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:
— У дяди-то кроме меня других наследников нет!
Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.
— Сударыня, — спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, — вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?
— Не знаю, — ответила донья Манча.
Сидуан почесал за ухом.
— Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, — неожиданно сказал он.
— Вот как? — воскликнула донья Манча. — Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит…
— Да я просто забыл…
— О чем?
— Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на…
— На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? — с улыбкой спросила донья Манча.
— Именно так, сударыня.
— Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?
— И то, и другое.
— То есть как?
— Дядюшка у меня помер! — и Сидуан всхлипнул.
Потом улыбнулся и добавил:
— А я — его наследник… а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!
— Его звали Жоб? — переспросила донья Манча.
— Да, сударыня.
— Он был слугой Самюэля Лоредана?
— Точно так, сударыня.
— И он был твоим дядей?
— Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.
— И он умер?
— Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я — наследник, то нужно пойти к нотариусу… к прокурору.
— И потому ты хотел уйти?
— Да, сударыня.
— Хорошо, — сказала донья Манча, — помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.
— Как, вы его не оставите здесь?
— Конечно, нет.
Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.
Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.
По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.
— Это все веревка! — прошептал Сидуан.
И ушел по своим делам.
Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.
— Теперь все готово, — сказала она, — и я могу уйти.
И она на цыпочках вышла.
А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:
… Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.
Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.
