Александр Дюма - Черный тюльпан
«Откуда мне знать? — ответила я небрежно. — Разве я понимаю что-нибудь в тюльпанах? Я знаю только — раз мы, увы! обречены жить вместе с заключенными, — что для них всякое занятие имеет свою ценность. Этот бедный ван Барле забавлялся луковицей. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы».
«Но прежде всего, — заметил отец, — каким образом он добыл эту луковицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать».
Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но встретилась с глазами Якоба.
Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей.
Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, повернулась и направилась к двери.
Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было произнесено очень тихо.
Якоб сказал моему отцу: «Это не так трудно узнать, черт побери!» — «Да, обыскать его, и, если у него есть еще и другие луковички, мы их найдем», — ответил отец. «Да, обычно их должно быть три…»
— Их должно быть три! — воскликнул Корнелиус. — Он сказал, что у меня три луковички?
— Вы понимаете, что эти слова поразили меня не меньше, чем вас. Я обернулась.
Они были оба так поглощены разговором, что не заметили моего движения.
«Но, может быть, — заметил отец, — он не прячет на себе эти луковички».
«Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее».
— О! — воскликнул Корнелиус. — Да ваш Якоб негодяй!
— Да, я опасаюсь этого.
— Скажите мне, Роза… — продолжал задумчиво Корнелиус.
— Что?
— Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?
— Да.
— Что он как тень проскользнул позади бузины?
— Верно.
— Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты?
— Ни одного.
— Роза, — начал, бледнея, Корнелиус.
— Ну что?
— Он выслеживал не вас.
— Кого же он выслеживал?
— Он влюблен не в вас.
— В кого же тогда?
— Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан.
— Да, это вполне возможно! — воскликнула Роза.
— Хотите в этом убедиться?
— А каким образом?
— Это очень легко.
— Как?
— Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так, чтобы Якоб знал, как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, чтобы, как и в первый раз, он последовал за вами; притворитесь, что вы сажаете луковичку, выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он будет делать.
— Хорошо. Ну, а потом?
— А потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает.
— Ах, — вздохнула Роза, — вы, господин Корнелиус, очень любите свои луковицы.
— Да, — ответил заключенный, — с тех пор как ваш отец раздавил эту несчастную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни.
— Послушайте, хотите испробовать еще один способ?
— Какой?
— Хотите принять предложение моего отца?
— Какое предложение?
— Он же предложил вам целую сотню луковиц тюльпанов.
— Да, это правда.
— Возьмите две или три, и среди этих двух-трех вы сможете вырастить и свою луковичку.
— Да, это было бы неплохо, — ответил Корнелиус, нахмурив брови, — если бы ваш отец был один, но тот, другой… этот Якоб, который за нами следит…
— Ах, да, это правда. Но все же подумайте. Вы этим лишаете себя, как я вижу, большого удовольствия.
Она произнесла эти слова с улыбкой, не вполне лишенной иронии.
Корнелиус на миг задумался. Было видно, что он борется с очень большим своим желанием.
— И все-таки нет! — воскликнул он, как древний стоик. — Нет! Это было бы слабостью, это было бы безумием. Это было бы подлостью отдавать на злую волю гнева и зависти нашу последнюю надежду. Я был бы человеком, не достойным прощения. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим указаниям. А что касается третьей, — Корнелиус глубоко вздохнул, — что касается третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой бережет свою первую или последнюю золотую монету, как мать бережет своего сына, как раненый бережет последнюю каплю крови в своих венах. Берегите ее, Роза! У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше богатство. Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то поклянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо других ваших драгоценностей, вместо этого прекрасного золотого чепца, так хорошо обрамляющего ваше личико, — поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого вы спасете ту последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан.
— Будьте спокойны, господин Корнелиус, — сказала мягким, торжественно-грустным голосом Роза. — Будьте спокойны, ваше желание для меня приказ.
— И даже, — продолжал молодой человек, все более и более возбуждаясь, — если бы вы заметили, что за вами наблюдают, что все ваши поступки выслеживают, что ваши разговоры вызывают подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, кого я ненавижу, — тогда, Роза, пожертвуйте тотчас же мною — тем, кто живет только вами, у кого, кроме вас, нет ни единого человека на свете, пожертвуйте мною, не посещайте меня больше.
Роза почувствовала, как сердце сжимается у нее в груди; слезы выступили на ее глазах.
— Увы! — вздохнула она.
— Что? — спросил Корнелиус.
— Я вижу…
— Что вы видите?
— Я вижу, — сказала, рыдая, девушка, — вы любите ваши тюльпаны так сильно, что для другого чувства в вашем сердце не остается места.
И она убежала.
После ухода девушки Корнелиус провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни.
Роза рассердилась на него, и она была права. Она, быть может, не придет больше к заключенному, и он больше ничего не узнает ни о Розе, ни о своих тюльпанах.
Как нам теперь объяснить подобную странность превосходным тюльпановодам, которые еще существуют в этом мире.
Мы должны сознаться, к стыду нашего героя-садовода, что из двух привязанностей Корнелиуса перевес был на стороне Розы. И когда около трех часов ночи, исстрадавшийся, преследуемый страхом, измученный угрызениями совести, он уснул, в его сновидениях черный тюльпан уступил первое место прекрасным голубым глазам белокурой фризки.
XIX
ЖЕНЩИНА И ЦВЕТОК
Но бедная Роза, запершись в своей комнате, не могла знать, о ком или о чем грезил Корнелиус.
Помня его слова, Роза склонна была думать, что он больше грезит о тюльпане, чем о ней. И однако, она ошибалась.
Но поскольку не было никого, кто мог бы ей сказать, что она ошибается, так как неосторожные слова Корнелиуса, словно капли яда, отравили ее душу, то Роза не грезила, а плакала.
