Юрий Корольков - Операция «Форт»
— Подожди, подожди! — воскликнул Белозеров. — Так, значит, нет такой директивы — в Савранские леса уходить?
— А я тебе про что говорю?!..
— Да-а… — протянул Белозеров. — Об этом надо поговорить с парторгом.
В тот же день Неизвестный вместе с Белозеровым пошел к Константину Зелинскому. Тот внимательно выслушал пограничников, полез в карман за кисетом, вспомнил, что там давно уж нет табаку, и сунул его обратно.
— Так, хлопцы, так… Тут треба разжуваты… Вот что, с Глушковым сам поговорю. Спасибо вам, ребята! Далеко не отлучайтесь, может понадобитесь…
Глушков был подвыпивши, небрежно выслушал, что говорил ему Зелинский, и спросил иронически:
— А как вы думаете, товарищ парторг, кто мне, извините, будет давать указания — Центр из Москвы или вы в катакомбах? Кто за связь отвечает? Я!..
— Не прикидывайся, — помрачнел Зелинский. — Нет у тебя никакой директивы, чтобы нам в Савранские леса уходить. Предложено только базу сменить в катакомбах.
— Интересно, кто же это тебе все разболтал? — озадаченно спросил Глушков.
— Об этом потом будем говорить. Сейчас давай дело решать. В Савранских лесах отряду нечего делать.
— А здесь что делать?
— Здесь? Продолжать работу. Объединимся с райкомовской группой, восстановим связь, будем обеспечивать действия спецгруппы. Наш отряд тебе только прикрытие. Сходим к секретарю райкома, посоветуемся, он за нашей работой следит.
— И не подумаю! — заупрямился Глушков. От него сильно разило спиртом. — Не пойду. У нас с ним должности разные. Понимаешь? На связь меня поставили, не его.
— Но он — секретарь подпольного райкома партии.
— Ну и пусть не вмешивается в мои дела…
Парторг Зелинский говорил спокойно, хотя внутри у него все кипело. Его волнение выдавали только тугие желваки, заходившие вдруг на широких скулах.
— В таком случае, — сказал он, — мы освободим тебя от связи. Найдем кем заменить.
— Ну раз так, я сам уйду.
— Уйдешь сам, будешь дезертирам. Подумай…
На том разговор и кончился.
Вечером перед отбоем парторг собрал коммунистов. Все высказались, что в Савранские леса не уходить. Послать туда только группу за продовольствием, заодно отправить ослабевших людей, вывести женщин, остальным соединиться с подпольщиками райкомовской группы.
Связь с городом катакомбисты поддерживали через так называемых наружных разведчиков, среди которых был Иван Афанасьевич Кужель, о котором мы уже знаем. Он частенько, хотя и не регулярно, приходил в катакомбы, но вот старый шахтер внезапно исчез. Если бы не Гаркуша, многолетний друг Ивана Афанасьевича, сразу, может, и не вспомнили бы про добровольца-разведчика.
— Не случилось ли что с нашим Кужелем? — сказал как-то в столовой Иван Гаркуша. — Давненько его у нас не было.
Начали считать. Оказалось, что Кужель последний раз был в канун того дня, когда Бадаев ушел в город и не вернулся. О своем последнем разговоре с Иваном Афанасьевичем Гаркуша говорить не стал. Кужель советовался, расспрашивал — как лучше из города пройти в дальницкие катакомбы. Оба старика отлично знали одесские подземелья и решили, что проще всего раскопать заложенный ход на улице Фрунзе ближе к Дзержинской. Верхним ярусом пройти на командный пункт, а оттуда уж рукой подать в любую сторону дальницких катакомб.
Гаркуша полагал, что друг его неспроста завел разговор про эти катакомбы, но по своей хитроватой, присущей издавна сдержанности сделал вид, что все это ему ни к чему. Но для себя Гаркуша сделал определенный вывод — советы Кужеля связаны с тревогой Бадаева за группу дальницких партизан. Не случайно же Бадаев тоже расспрашивал его про дальницкие катакомбы.
Когда говорили про Кужеля, в столовую зашел Глушков.
— Куда ему деться, — вмешался он в разговор. — Отсидится, пока румыны кругом, и придет. Что, по кужелевскому табаку стосковались?..
Но доброволец-разведчик не отсиживался, в это время его уже не было в живых.
Ивана Афанасьевича арестовали пятнадцатого февраля — через несколько дней после ареста Бадаева. Кужель полагал, что он слишком много знает, и пуще всего боялся проговориться на допросе. В здравом рассудке он надеялся на себя, а вот если в бреду…
Соответственно этому и вел он себя после ареста. Арестованных держали в колхозном амбаре, в котором обычно хранили зерно. Здесь же рядом допрашивали, били, требовали признаться. В первый же день Кужель бросился на следователя, пытаясь задушить его руками, закованными в кандалы. Но шахтера не застрелили, как рассчитывал Кужель. Его только избили до потери сознания и снова бросили в колхозный амбар.
Ночью он подполз к соседу Мошкову, тоже арестованному карателями, предложил бежать. Мошков вздохнул — не выйдет, амбар крепкий, крышу не проломать. К тому же охрана…
Тогда Кужель сказал:
— Боюсь не выдержу, Игнат. Нельзя мне этого… Лучше уж самому… Не выдавай в случае чего… Нашим скажи — Кужель никого и ничего не выдал.
Иван Афанасьевич отполз в угол. Вскоре в тишине негромко треснуло разбитое стекло, потом раздался тихий, сдавленный стон.
Старый шахтер осколком стекла вскрыл себе вены. Он умер, чтобы сохранить последнюю тайну чекиста Владимира Молодцова.
Запасы продовольствия в катакомбах постепенно иссякали. Жители Нерубайского, Куяльника, Усатова, Фоминой Балки пытались снабжать партизан, но делать это было все трудней и опасней. Каратели со всех сторон обложили каменоломни.
Когда блокада несколько ослабла, группа партизан ушла в Савранские леса, находившиеся километрах в двухстах от Одессы. Возглавил группу Яков Васин — заместитель командира по хозяйственной части. Вместе с группой вышла из катакомб и Галина Марцишек. С заданием найти в городе квартиру, раздобыть документы, по которым можно бы было легализоваться в Одессе.
Что касается Глушкова, то он твердо решил для себя — надо уходить в город. Будь что будет. Еще несколько раньше, недели за две до выхода партизанской группы в Савранские леса, Глушков отослал в город свою сожительницу Асхат Янке, но от нее не было никаких вестей.
Галина Марцишек вернулась к колодцу на другой день. Как условились, она бросила в шахту немного продуктов и записку: жилье и документы получить трудно. Галина ждала распоряжений, что делать дальше. Ждала до утра, ответа не было. Спуститься в катакомбы нельзя — уже рассвело, а кругом жандармы, к тайному ходу днем не пробиться. Оставалось одно, идти обратно в город. Марцишек так и сделала. На старые явки заходить сразу не решилась, две ночи провела в Дюковском саду, а когда наступила третья, пришла на Гаванскую улицу к знакомой гречанке, пришла и сказала:
