Иван Дроздов - Голгофа
По боковым стеклам кабины и по ветровому резвыми ящерицами ползли струйки влаги, на улице шел дождь. Машина петляла между невысокими холмами, поросшими то сплошным покрывалом стелющегося кустарника, то стайками или рядами эвкалиптов, а когда взлетали на вершину холма, взору открывался океан. Иногда дорога подводила их близко к берегу, и тогда впечатлительная, восторженная Саша устремляла изумленный взор в безбрежную даль Индийского океана, с тайным трепетом оглядывала пенистые гребни волн, но машина снова ныряла во впадину между холмами, и Саша переводила дух, ждала новой встречи с океаном.
— В какой стороне Антарктида? — обращалась она к шоферу на хорошем английском языке, который она усвоила за время жизни с отчимом в Израиле и с матерью в Дамаске.
Шофер показал рукой по направлению движения машины.
— Но почему же тут так тепло? Ведь Антарктида близко!
Шофер улыбнулся, покачал черной кудрявой головой:
— Антарктида далеко, очень далеко.
Саша, оглядывая его в зеркало, хотела спросить: «А вы негр или кто?» — но не спросила, а лишь подумала: «Они тут все не поймешь какие». Такими были люди, которых она видела в аэропорту, — не поймешь какие. И это впечатление как нельзя лучше характеризовало жителей Австралии: большинство тут не знало своей национальности, а может быть, и совсем ее не имело. Незначительная часть крови им досталась от коренного племени австралийцев, — со времени высадки здесь первых колонистов в начале семнадцатого столетия, но аборигенов осталось мало, их, доверчивых и полудиких, извели водкой и завезенными со всех континентов болезнями; люди тут за четыре столетия так перемешались, что теперь уж мало кто знал даже признаки своей национальности. Тут жили мутанты, метисы, но каждый из них гордился принадлежностью к далекому и обособленному от всех других частей света континенту.
А стайки и ряды эвкалиптов все бежали и бежали навстречу путникам. Местами они стояли редкими и небольшими группами, и чудилось, будто они поссорились и хотели бы подальше отбежать друг от друга.
Не удивлялся ничему один Шахт, этот говорил без умолку.
— Вам кажется, вы прилетели в Стамбул или Вену… Да, конечно, Перт — большой портовый город, но Австралия до сих пор еще большая загадка. Это самый маленький на свете континент и дальше всех удален от центров цивилизации. Города тут игрушечные, а люди как сонные мухи, и приезжему человеку кажется, что никто тут не знает, что надо делать и как надо жить. Вы видите домики — вон домик под железной крышей, вон под красной черепицей, а зачем он тут, кто его построил на отшибе и не посадил хотя бы маленького деревца, и не сделал забор? Вам никто и ничего не скажет. Здесь вы увидите много такого, что вам никто не объяснит, и на вопросы зачем и почему только пожмут плечами. Австралия! — одно слово. Людей тут на всем огромном пространстве меньше, чем в Токио, и чуть больше, чем в Москве. Национальностей нет, вам никто не скажет: ты антисемит, а ты русофоб. Вот это главное. Ты можешь ехать в трамвае и не бояться, что тебе дадут по очкам. Это как раз то, ради чего мой шеф Сапфир и я сюда приехали. А если спросите: почему Перт? Почему залезли туда, где ветер, где часто бывает шторм и всю зиму льют дожди? Зачем вам это?.. А это, чтобы подальше от глаз. Подальше от всего, что зовется Россией. Сегодня там хорошо, там есть Гайдар, Шахрай и Черномырдин, — наши люди! Но завтра придет ЦК и тебя позовут на Лубянку. Про Лубянку расскажу вам анекдот. Идут по этой площади два еврея, старый и молодой. Так этот молодой спрашивает у того, что старый: где тут госстрах? Старый повертел головой, посмотрел вокруг и сказал: госстрах — не знаю, а госужас — вот… И показал на желтое здание КГБ. Вот мы и решили: если уж ехать, то подальше от этого желтого здания. В Ленинграде тоже есть такой дом, но цвета серого, как вон та туча, что валится на нас с океана. Ну так вот, мы решили от него подальше. Двинули туда, куда даже и наша очередная волна эмигрантов не докатится. Среди наших тоже много сволочей. Сегодня он ничего, смеется и говорит: привет, привет, а завтра он обозлится и катанет «телегу» туда — в госужас. Расскажет им, где ты взял деньги и купил в Тель — Авиве дом. И посоветует взять тебя за штаны и как следует потрясти. И тебя возьмут за штаны. Кто–кто, а я своих людей знаю. Потому и решил: если уж ехать, то туда, где дует ветер и как из бочки льют дожди.
Однако город по мере того, как в него втягивалась машина, все больше походил на город, и фасады домов, и широкие окна, и двери в стороне от витрин магазинов — всё, как и в городах европейских или на окраинах Стамбула, Бухареста, Александрии. Тут не было какого–то одного строгого стиля, указания на одну известную национальность — была смесь орнаментов, пестрота и вольность лепки и архитектурных украшений. Надписи на языках английском, французском, испанском. Одно было общим для окраинной улицы: двух–трехэтажность построек, малолюдность и благодушие собак, которых, впрочем, было тут немного.
— Завернем в банк, а уж потом повезу вас в отель, — сказал Шахт, показывая всем видом своим и настроением, что человек он тут свой и что путешествие обещает им много приятных сюрпризов и радостных открытий.
В банке Шахт в сопровождении Качалина прошел за стеклянную полустенку, быстро отыскал директора и, представляя ему Качалина, сказал:
— Наш, питерский. И эти все — наши.
Говорили на русском. И выговор директора был чистым, русским, если не считать густой картавости и проглатывания некоторых согласных и даже целых слов.
— Сколько вы скажете, сколько скажете, — разводил руками директор банка, который при знакомстве низко поклонился Качалину и всем остальным, но имени своего не назвал.
Шахт повернулся к Сергею:
— Все деньги брать не советую, возьмите столько, сколько вам потребуется.
— Да, да, мы возьмем по десять тысяч. Нам, надеюсь, хватит.
По чекам, выписанным Шахтом, взяли по десять тысяч долларов и на той же машине, — шофер их ждал, — поехали в центр города, в гостиницу. Остановились у небольшого трехэтажного дома, над входом в который подковой нависала надпись по–английски — ее перевела отлично владевшая английским языком Нина Ивановна:
— «Небесная принцесса».
Саша сказала:
— А я думала: «Царевна неба».
— Можно и так перевести, — согласилась Нина Ивановна. Она ни в чем не возражала Александре, старалась установить с ней дружеские отношения.
На дворе дождь перестал, но лютовал сильный ветер, он дул со стороны океана, который был совсем недалеко, и гул от его волн доносился сюда, заглушая все городские шумы. Облака, клубясь и разрываясь на части, валились на крыши домов, накрывали верхние этажи высотных башен, подступавших солдатским строем к берегу океана, — сырое дыхание волн обдавало город, и женщины, выйдя из машин, быстренько перебежали площадку, отделявшую их от входа в отель.
Гостиница была небольшая, но по обилию в вестибюле зеркал, ковров, позолоты, по дворцовой резной мебели можно было заключить, что гостиница предназначалась для избранных.
Качалин предложил Николаю Васильевичу снять трехкомнатный номер на двоих, тот согласился, и женщины, заслышав их уговор, тоже решили снять на двоих хороший номер.
В номерах было тепло, уютно, и гости из России принимали душ, приводили в порядок одежду и затем уж в полдень спустились на первый этаж. Тут их в вестибюле у входа в ресторан встретил Шахт.
— Друзья! Не удивляйтесь, если я вам скажу новость: здесь живет сестра Сапфира. Она нездорова, сидит в коляске; приглашает нас в гости.
Саша всплеснула руками:
— Как здорово!
Она любила ходить в гости, и если здесь, на краю света, живет сестра отчима… Это же интересно!..
Невдалеке от порта на склоне едва выдающегося над уровнем океана холма, в окружении невысоких шапкообразных деревьев, без всякого плана и порядка было разбросано десятка два двух–трехэтажных домов, которые при приближении к ним казались настоящими дворцами.
— Квартал новых русских. Его так здесь зовут.
Шахт приостанавливал машину, ехал медленно.
В затененные стекла «Форда», точно метелкой, ударяли заряды не то дождя, не то мельчайших капель, вздымаемых волнами океана, и при неслышной работе двигателя отчетливо различался гул стихии, и, казалось, небо и земля содрогались от ударов волн, а деревья, скручивая в тугой жгут кроны, наклонялись к машине, словно просились взять их и укрыть от непогоды.
— И часто тут… такое? — спросил Николай Васильевич.
— А что вы хотите! — вскинулся Шахт. — Завтра проснетесь, а возле окна — айсберг. При ярком солнце, сочинской погоде — ледяная гора! Как вам это нравится? Проклятый край! Чего меня занесло сюда — не знаю. Спросите у Сапфира. Это он всех затащил. Видите — дома? Вон — Шалопальянц, а этот… — Кац, родственник какого–то нашего министра, а там вон — дядюшка Сапфира Соломон Давидович… Новые русские! А за городом, на берегу океана, закупив пляжный участок в два километра длиной, поселилась шайка редакторов московских газет и дикторов телевидения. Им платят олигархи, ой–ой сколько платят! Если бы вы знали!
