Россия бунташного века: cкандалы, интриги, расследования - Виолетта Михайловна Потякина
Монастырь находился на автономном положении — благодаря указу Михаила Федоровича (кстати, Елеазар Анзерский предсказал Михаилу Федоровичу рождение сына после череды девочек), соловецкая братия обращалась по всем вопросам в приказ Большого дворца, не тратя время на взаимодействие с низшими делопроизводственными инстанциями.
Новое Уложение меняет положение монастыря: «Патриарху и митрополитом и архиепископом и епископом, и в монастыри ни у кого родовых и выслуженных и купленных вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по души в вечный поминок не имати никоторыми делы» — монастырь больше не может приобретать земельные владения. Дальше — хуже. В 1649 г. Новгородскую митрополию возглавляет Никон, начинающий поучать монахов: из какой муки им печь просфоры, как вести себя с ссыльными. Он отписывает от Соловецкого монастыря вотчины в свою пользу, пользуется монастырской казной и библиотекой. Почему Никон так «придирался» к монастырю?
Никон, как мы помним, учился у Елеазара в Анзерской пустыни (Анзер — один из островов Соловецкого архипелага, именно туда уходили наиболее аскетичные монахи). Быт в Соловецком монастыре был намного богаче и раздражал Никона, выросшего как духовное лицо в Анзерском ските.
С другой стороны, Никон считал важным реогранизовать церковь и добиться жесткого подчинения в рамках церковной иерархии. С этой точки зрения автономный монастырь с неподчиняющимися патриаршим указам монахами был опасным противником.
И вот представьте: монастырь с богатой библиотекой, книгописной мастерской и с прекрасно образованными монахами, разбирающимися в вопросах богослужения, ведущих идеологические дискуссии, должен изменить обряд и исправить книги.
В монастыре возникает несколько произведений, выражающих разные взгляды на проблему. Были и те, кто, подобно Аввакуму, придерживался ортодоксальной позиции, и те, кто не отрицал вдумчивого, последовательного исправления текстов.
С одной стороны, анонимный автор утверждает: «А у прежних християн зело о том велико попечение было, чтоб ни у какова слова, ни у каковы речи не убавить, ни прибавить ни единого слова не давали. От того велик раскол в церкви входит от малого небрежения». С другой — Герасим Фирсов, большой приверженец догматической системы, признает, что в книгах могутбыть неосознанные ошибки, и их необходимо исправить для безупречного служения Господу. Однако такая справа (исправление книг) должна происходить с опорой на две группы критиков текста: одна группа правит, вторая контролирует действия первой.
Тот же Фирсов в сочинении «О сложении перстов десныя руки…» доказывает, почему нельзя менять традицию двуперстия, ведь именно оно напоминает верующему догматы веры, а трехперстие приведет к ереси, давая возможность малограмотному решить, что на кресте была Троица, а Христос обладает одной природой.
И казалось бы, исправили бы по греческим текстам и жили бы себе дальше. Но это был еще и вопрос идеологической изоляции и недоверия к ученым грекам.
Глава 19. Аз, сирый и убогий
Чтобы объяснить такое недоверие к учености, нужно сделать маленький экскурс в XVI в.
После знаменитого письма Филофея о Москве — Третьем Риме (XVI в.) вдруг многие русские книжники начали страдать грамматическим нигилизмом в самом широком смысле термина «грамматика». Если раньше хорошим тоном считалось самоумаление — мол, я, сирый и убогий, умом недалекий, Платона и Аристотеля не читавший, в Афинах не росший, дерзнул своим куцым языком писать о вещах несоизмеримо больших, чем я (притом, что явно человек читал это все, просто такова форма авторского этикета, требующая самоумаления, — людей глупых до книжности не допускали), — то после письма Филофея появляется новый тренд: я, сирый и убогий, сознательно не читал грамматик, философов и прочих, поскольку это «внешняя мудрость» и языческое умствование.
Филофей писал: «Аз селской человек, учился по буквам, а еллинских борзостей на текох, а риторских астроном не читах. Ни с мудрыми философы в беседе не бывал, учюся книгам благодатного закона».
Это предложение стало настолько популярным, что его в качестве примера начали использовать в прописях: «Аще кто ти речет веси ли всю философию и ты ж ему рцы. Еллиньских борзостей не текох ни риторских астроном не читах. Учюся книгам благодатнаго закона аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех» (переводя на современный: если кто тебя спросит, читал ли ты философию, скажи, что читаешь только Библию и сим спасаешь свою душу).
При этом стоит подчеркнуть, что эти люди, опять же, были весьма образованными. Их обскурантизм был способом бороться с вредным латинством, а еще отражал базовое представление о разборе богословских текстов как о пути к познанию Бога (смещая фокус с самоценности исследования текста, потому что, разрабатывая грамматики и умножая наши знания о Вселенной, к Богу мы не приближаемся).
Напомню, XVII в. считается временем, когда в Россию хлынули книги по различным дисциплинам, а из России на учебу начали отправлять студентов за границу.
И вот к середине XVII в. в России разгорелся вопрос о соотношении веры и «еллинских премудростей». Нужно ли изучать науки, погружаться в изучение грамматики книг или достаточно безукоризненно исполнять обряды и иметь веру в сердце своем?
Старообрядцы ратовали за многовековую религиозную традицию без необходимости изучения «еллинских мудрецов». Позиция подкреплялась тем, что Паисий Лигарид с Симеоном Полоцким объясняли неприятие реформы старообрядцами их неученостью, а старообрядцы, в частности Аввакум, воздвигли эту «неученость» как знамя. Аввакум писал: «Вси святии нас научают, яко риторство и философство — внешняя блядь, свойствена огню негасимому». Другая часть не принявших реформу верующих признавала необходимость обучения, поскольку именно оно давало право обсуждать сложные богословские проблемы. Но «внешнее учение», «эллинская мудрость» ассоциировались с Западом, пристанищем «неверных», поэтому вызывали отторжение.
Никоновские реформы всколыхнули прежде тихие воды: в среде братии разгорелся спор.
Глава 20. Накануне
Епифаний, знаменитый сосед Аввакума, был пострижеником Соловецкого монастыря. Он покинул монастырь после известия о церковной реформе. Епифаний писал: «Тогда у нас в Соловецком монастыре святии отцы и братия начаша тужити и плакати горько и глаголати сице: „Братия, братия! Увы, увы! Горе, горе! Пала вера христова, яко ж и в прочих землях, в земли Русской двема врагами христовыми Никоном и Арсеном"». Арсен — это Арсений Грек, книжный справщик, который отбывал наказание в Соловецком монастыре и был благожелательно принят монахами, за исключением осуждающей нотки за нетвердость его взглядов и нежелание исполнять обряды.
До поры до времени в монастыре было спокойно. В 1655 г. в монастырь прибыл Иван Неронов, один из членов кружка древлего благочестия, бежавший из государственной ссылки. Его снабдили всем
