Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
— Вот, — сказал д'Артаньян. — Это успокоительное. В случае рецидива мы обратимся к другой руке, потом к ногам. Потом…
— Потом, господин лейтенант?
— На закуску нам остается еще пара ушей, дорогой Тюркен.
Тюркен застыл, прижавшись к стене. Ухватился здоровой рукой за раненую. Один из его собутыльников предложил ему анжуйского, но Тюркен отказался. Он уставился в пустоту, пытаясь увидеть в ней, вероятно, нечто похожее на мщение.
Д'Артаньян направился к себе в комнату.
В три часа дня прекрасная Мадлен принесла ему наверх чашку бульона. Он посмотрел на эту чашку, как на нечто чуждое человеческому пониманию.
В четыре Планше принес нугу, только что прибывшую из Монтелимара. Он стал созерцать и ее.
В пять часов, вознесенный наверх обеими своими ногами, к д'Артаньяну явился Пелиссон и заявил:
— Я виделся с секундантами господина де Бюсси-Рабютена. Это господа де Севиньи и д'Оллоре, бравые бретонские дворяне.
— Бретонские…
— Господин де Бюсси-Рабютен выбрал бретонцев, ибо их воинственность, а также…
— А также…
— А также он намерен вас убить. Я не возражал против программы. Но мне думается, было бы лучше, если б вы отправили его к праотцам, прежде чем он осуществит свой замысел.
— Замысел…
— У меня есть идея насчет машины, которая упразднит дуэли. Противники лягут на кровати, приводимые в движение простым мановением руки.
— Руки…
— Будет сколько угодно ран в плечо, в шею, в бедро и даже смерть — самое чувствительное из ранений. И все благодаря моим рычагам. Мы избежим хаоса, который неизбежен в делах такого рода.
— Рода… — повторил д'Артаньян.
— И еще одно дополнительное удобство: врач и священник будут всегда поблизости.
В семь вечера появилась прекрасная Мадлен с письмом в руке.
По-видимому, тот состав, из которого были сделаны чернила, оказался благотворнее бульона, который варили из курицы. Стоило мушкетеру отведать этого письма, как он тотчас пришел в себя и обрел желание жить.
— Мадлен, дитя мое, помогите мне надеть плащ.
— Вы не поедите перед уходом?
— Взбейте, пожалуйста, яичный желток в подогретом вине и присыпьте мускатным орехом.
Это распоряжение столь отличалось от обычных просьб д'Артаньяна, что глаза у Мадлен округлились.
XXXIV. ПУП
Как читатель уже догадался, письмо, которое вернуло д'Артаньяну, по выражению Жюли, вертикальное положение, было подписано Мари.
Подписи предшествовало всего пять слов:
«В восемь часов. Всю ночь.»
Для встречи в восемь часов д'Дртаньяну был нужен всего лишь плащ. Но для целой ночи ему необходима была, несомненно, дополнительная порция микстуры: яичный желток, гретое вино и мускатный орех.
Карета на Королевской площади была та же самая, и лишь вместо Мари в ней оказалась дуэнья с итальянским акцентом, с приличествующими ее занятию усиками и ласковыми руками.
— Голубочек-ангелочек, это для твоей же пользы и для любви. Нужна отвага, не бойся шага. Красавица ждет, ей все не терпится, она все вертится. Совсем как в лихорадке… Детки все в порядке. Ах, олененочек, ах, мой котеночек, приляг на грудь и в путь, и в путь!
Приговаривая таким образом, старуха завязала мушкетеру глаза.
Затем карета въехала во двор, затем в сад, как о том догадается благосклонный читатель по шуршанию гравия под ее колесами.
После чего карета совершила лучшее из того, что от нее ожидали: она остановилась. Дверца исполнила свое предназначение: отворилась. Дуэнья поступила вполне дуэнически: взяла д'Артаньяна за руку и повела через коридоры в помещение, где сняла с него повязку. Кругом был мрак, и мушкетер оценил эту перемену не самым радостным образом.
Рядом зашушукались.
— Не приближайтесь, д'Артаньян. Послушайте, что я скажу.
Д'Артаньян был так же спокоен, как это бывало с ним накануне штурма.
— Я слушаю вас, мадмуазель. Сегодня утром вы намекнули мне, что я утратил право вас видеть.
— Вы обидели меня. Но поймите, главное не в этом: вы нравитесь мне, как прежде.
Д'Артаньян приблизился на шаг.
— Я еще не закончила. Д'Артаньян остановился.
— Я жаждала познакомиться с вами поближе с того самого мгновения, как мы увиделись впервые. Это желание не покидало меня ни днем, ни ночью. Я сошла б с ума, не будь я решительнее всех других девушек моего круга. Послушайте еще чуть-чуть. Нравственные и общественные принципы не имеют тут никакого значения: вы мне нужны. Мне нужен ваш образ, ваш голос — то очарование, которое никогда не наскучит, ваши глаза будят во мне источники неведомых чувств.
Последовало молчание и затем голос пробормотал:
— Д'Артаньян, приблизьтесь.
Д'Артаньян приблизился, движимый любовью и изумлением одновременно. Тело прильнуло к его телу, защищенное лишь тонкой шелковой тканью.
Исторгающие вздохи и неясные звуки губы страстно впились в его губы. Руки обвились вокруг шеи и повалили его на постель.
На постели укусы и поцелуи стали еще более страстными.
В этом одичавшем теле было скорее что-то звериное, чем женское, из уст вырывались бессвязные речи, не похожие на речи насмешливой и сладостной Мари.
Так пронеслось одиннадцать часов. Опьяненный любовью и гретым вином (ибо прекрасная Мадлен удвоила порцию), осыпанный поцелуями и мускатным орехом, д'Артаньян посчитал эти часы за минуты.
Он уснул, едва забрезжил день. Заря, пробившись сквозь занавески, разбудила его. Дневной свет был бледен, однако убедителен.
Мушкетер выскочил из постели в поисках подсвечника и огнива.
Пупок на животе, который временно превратился в подушку, не был ни в коем случае пупком Мари, поскольку он принадлежал Жюли.
Как вы, разумеется, помните, д'Артаньян имел возможность видеть обеих девушек под лучами южного солнца.
И он успел, разумеется, уловить кое-какие детали, хотя не был большим знатоком юных девиц.
Но д'Артаньян был, несомненно, знатоком фортификационных сооружений. А ведь пуп на женском теле едва ли не то же самое, что редут при бастионе. Истинный воин усвоит его очертания.
Вот по какой причине д'Артаньян опознал Жюли, понял подмену и выскочил из постели.
Не найдя свечи, он распахнул занавески. Дневной свет залил комнату.
— Я люблю тебя, д'Артаньян, — закричала Жюли. — У меня не было другой возможности встретиться с тобой. Успокойся. Ты еще не понял, но ты тоже любишь меня.
— Если б я любил вас, мадмуазель, я поставил бы вас об этом в известность.
— Мари всего лишь кукла, а я женщина.
— Мадмуазель, женщин на свете полным-полно, а Мари только одна-единственная.
