Александр Дюма - Черный тюльпан
Я прервала его. «Как же ему было не обозлиться? — сказала я. — С ним поступили так жестоко, так грубо».
«Вот как, да ты с ума сошла! — закричал, в свою очередь, отец. — Скажите, какое несчастье — раздавить луковицу тюльпана! За один флорин их можно получить целую сотню на базаре в Горкуме».
«Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица», — ответила я, на свое несчастье.
— И как же реагировал на эти слова Якоб? — спросил Корнелиус.
— При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его глазах засверкали молнии.
— Да, — заметил Корнелиус, — но это было не все, он еще что-нибудь сказал при этом?
«Так вы, прекрасная Роза, — сказал он вкрадчивым тоном, — думаете, что это была ценная луковица?»
Я почувствовала, что сделала ошибку.
«Мне-то откуда знать? — ответила я небрежно. — Разве я понимаю толк в тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены — увы! — жить вместе с заключенными, что для них всякое времяпрепровождение имеет свою ценность. Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы».
«Но прежде всего, — заметил отец, — каким образом он добыл эту луковицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать».
Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с глазами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей.
Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, повернулась и направилась к двери.
Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было произнесено очень тихо.
Якоб сказал моему отцу: «Это не так трудно узнать, черт побери». — «Да, обыскать его, и, если у него есть еще и другие луковички, мы их найдем», — ответил отец. «Да, обычно их должно быть три…»
— Их должно быть три! — воскликнул Корнелиус. — Он сказал, что у меня три луковички?
— Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше. Я обернулась. Они были оба так поглощены, что не заметили моего движения. «Но, может быть, — заметил отец, — он не прячет на себе эти луковички». — «Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее».
— О, о, — сказал Корнелиус, — да ваш Якоб негодяй.
— Да, я опасаюсь этого.
— Скажите мне, Роза… — продолжал задумчиво Корнелиус.
— Что?
— Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?
— Да.
— Что он как тень проскользнул позади бузины?
— Верно.
— Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты?
— Ни одного.
— Роза, — произнес, бледнея, Корнелиус.
— Что?
— Он выслеживал не вас.
— Кого же он выслеживал?
— Он влюблен не в вас.
— В кого же тогда?
— Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан.
— А, это вполне возможно! — согласилась Роза.
— Хотите в этом убедиться?
— А каким образом?
— Это очень легко.
— Как?
— Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так, чтобы Якоб знал, как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, чтобы, как и в первый раз, он последовал за вами; притворитесь, что вы сажаете луковичку, выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он будет делать.
— Хорошо. Ну а потом?
— Ну а потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает.
— Ах, — вздохнула Роза, — вы, господин Корнелиус, очень любите ваши луковички.
— Да, — ответил заключенный, — с тех пор как ваш отец раздавил эту несчастную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни.
— Послушайте, хотите испробовать еще один способ?
— Какой?
— Хотите принять предложение моего отца?
— Какое предложение?
— Он же предложил вам целую сотню луковиц тюльпанов.
— Да, это правда.
— Возьмите две или три, а среди этих двух-трех вы сможете вырастить и свою луковичку.
— Да, это было бы неплохо, — ответил Корнелиус, нахмурив брови, — если бы ваш отец был один, но тот, другой… этот Якоб, который за нами следит…
— Ах, да, это правда. Но все же подумайте. Вы этим лишаете себя, как я вижу, большого удовольствия.
Она произнесла эти слова с улыбкой, не вполне лишенной иронии. Корнелиус на мгновение задумался. Было видно, что он борется с очень сильным желанием.
— И все-таки нет! — воскликнул он, как древний стоик. — Нет! Это было бы слабостью, это было бы безумием. Это было бы подлостью отдавать на долю прихоти, гнева и зависти нашу последнюю надежду. Я был бы человеком, не достойным прощения. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим указаниям. А что касается третьей, — Корнелиус глубоко вздохнул, — что касается третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой бережет свою первую или последнюю золотую монету, как мать бережет своего сына, как раненый бережет последнюю каплю крови в своих венах. Берегите ее, Роза. У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше богатство. Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то поклянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо ваших драгоценностей, вместо этого прекрасного золотого чепца, так хорошо обрамляющего ваше личико, — поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого вы спасете ту последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан.
— Будьте спокойны, господин Корнелиус, — сказала мягким, торжественно-грустным голосом Роза. — Будьте спокойны, ваши желания для меня священны.
— И даже, — продолжал молодой человек, все более и более возбуждаясь, — если бы вы заметили, что за вами следят, что все ваши поступки выслеживают, что ваши разговоры вызывают подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, которого я ненавижу, — тогда, Роза, пожертвуйте тотчас же мною, мною, который живет только вами, у кого, кроме вас, нет ни единого человека на свете, пожертвуйте мною, не посещайте меня больше.
Роза почувствовала, как сердце сжимается у нее в груди; слезы выступили на ее глазах.
— Увы! — сказала она.
— Что? — спросил Корнелиус.
— Я вижу…
— Что вы видите?
— Я вижу, — сказала, рыдая, девушка, — вы любите ваши тюльпаны так сильно, что для другого чувства у вас в сердце не остается места.
И она убежала.
После ухода девушки Корнелиус провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни.
Роза рассердилась на него, и она была права. Она, быть может, не придет больше к заключенному, и он больше ничего не узнает ни о Розе, ни о своих тюльпанах.
Но мы должны сознаться, к стыду нашего героя и садовода, что из двух привязанностей Корнелиуса перевес был на стороне Розы. И когда, около трех часов ночи, измученный, преследуемый страхом, истерзанный угрызениями совести, он уснул, в его сновидениях черный тюльпан уступил первое место прекрасным голубым глазам белокурой фрисландки.
