Мэри Хоффман - Город Масок
— Но кто-то точно знал о подмене, — медленно проговорил Люсьен, — иначе бы убийца не напал на нее в мандоле.
— Именно так, — подтвердил Родольфо. — И я думаю, палачи Сильвии очень заняты, в то время как мы тут беседуем, стараясь узнать, кто это был.
Глава 12
ДВА БРАТА
Но вышло так, что пытки не понадобились. Гвидо Парола был готов сознаться во всем. С того самого момента, как он вошел в каюту государственной мандолы, он стал другим человеком.
Оказавшись лицом к лицу с Герцогиней, он понял, что не смог бы убить ее даже ради серебра, которое излечило бы его отца. И тем более то, что Люсьен инстинктивно бросился на защиту Герцогини, устыдило его. Он вновь ощутил себя истинным беллецианцем и был готов все рассказать, а после этого принять заслуженную смерть.
Можно представить его удивление, после того как ему принесли чистое и мягкое постельное белье, дали сколько угодно теплой воды для умывания, великолепно покормили, и, наконец, шорох тафты и блеск серебряной маски возвестил о том, что Герцогиня лично навестила его в камере. Парола бросился к ее ногам и взмолился, чтобы она простила его.
— Встань, — холодно приказала она. — Нет, не надо предлагать мне присесть на свой матрас, как ты видишь, телохранитель принес мне стул.
Она села и поправила свою пышную юбку, а ее мускулистый охранник встал чуть позади нее. Она внимательно смотрела на жалкого человека, стоявшего перед ней на коленях. Он был очень высок, с большими темными глазами, что необычно для рыжих.
— Старший инквизитор сказал мне, что ты беллецианец, — проговорила Герцогиня.
— Это так. Ваша Светлость, — ответил он.
— И ты согласился предать свой город ради денег?
Парола молча опустил голову. Он не собирался оправдываться.
— И какого, по-твоему, наказания заслуживает это преступление? — спросила Герцогиня.
— Смерти! — ответил юноша, вскинув на нее горящий взгляд. — Я заслуживаю смерти за то, что пытался сделать с вами, миледи. Единственное, чего я прошу, так это чтобы вы выслушали мою историю и простили меня, перед тем как я умру. Я действительно сожалею. — и неподдельные слезы раскаяния полились из его глаз.
Он рассказал ей обо всем — о смерти матери, беспутстве брата, болезни отца и, конечно, о встрече с бывшим приятелем из университета, который, как оказалось, знал кого- то, готового заплатить большие деньги человеку, отчаявшемуся достаточно для того, чтобы решиться на все что угодно.
— Ты оказался не более чем инструментом, — сказала Герцогиня более благосклонно, — таким же, как твой кинжал, инструментом в чьих-то руках. Продолжим. Ты назвал инквизитору имя своего нанимателя.
Парола кивнул и собрался было повторить его, но Герцогиня остановила его.
— Мы не будем произносить его вслух. Я и сама узнала, кто это был. Сейчас для меня будет лучше, если мы не будем вести публичное расследование, в результате которого ты был бы обвинен и осужден. Я предпочитаю судить тебя и провозгласить приговор здесь и сейчас.
— Да, миледи, — прошептал Парола, не сомневаясь, что настал его последний час и вскоре телохранитель Герцогини исполнит приговор своим мечом. — Только скажите, что прощаете меня и пообещайте передать весточку отцу. Потом я хотел бы исповедаться, перед тем как приговор будет приведен в исполнение.
— Я прощаю тебя, — сказала Герцогиня, улыбнувшись под маской, — но мне кажется немного необычным желание исповедаться, перед тем как отправиться в Scuola Mandoliera. Это вроде не настолько серьезно, как посвящение в рыцари.
Сбитый с толку Парола посмотрел на нее снизу вверх.
— Вы отпускаете меня, миледи?
— Не совсем, — ответила Герцогиня. — Я оставляю, тебя к моим услугам. Тебя обучат в Школе, и ты станешь одним из моих мандольеров — тебе ведь еще нет двадцати пяти?
— Мне девятнадцать, — пробормотал Парола.
— Наконец, ты получишь респектабельную профессию, — сказала Герцогиня. — Нельзя позволить, чтобы ты и дальше зарабатывал себе на жизнь, нападая на людей с ножом.
Родители Люсьена продолжали вести себя таинственно. Перед уходом на работу отец подмигнул ему и сказал: «Увидимся вечером». Слова и объятие были обычными, а вот подмигивание — нет.
Мама почти целый день провела на занятиях, но во время завтрака она сказала: «Я буду очень занята сегодня, Люсьен, но мы сможем поговорить вечером».
«Поговорить о чем?» — гадал Люсьен, но был рад остаться один. Ему нужно было время отоспаться и обдумать все происходящее, и, хотя мамы не было целый день он удержался от соблазна вернуться в Беллецию и узнать, что происходит там этой ночью.
Последнее время ночные визиты в город все сильнее беспокоили его. Ситуация там становилась все более опасной. Только элемент неожиданности и удача сделали Люсьена героем в неудачном покушении на Герцогиню. а не одной из жертв. Он гадал, что же стало бы здесь с его телом, если бы его ударили ножом в Беллеции. Быть может, мама с папой, войдя в комнату, нашли бы его мертвым на залитых кровью простынях?
Его грезы становились все более отвратительными. Что, если бы они начали охотиться за убийцей здесь, в Лондоне? Он никогда бы не был пойман, и Люсьен просто стал бы еще одной цифрой в статистическом отчете, еще одним нераскрытым делом об убийстве стало бы больше. А что стало бы с телом в Беллеции? Может, оно просто исчезло бы? Если бы убийце повезло, узнал бы кто-нибудь, что он погиб, защищая Герцогиню?
У Люсьена не было ответов на переполнявшие его вопросы, он заснул и проспал до обеда. Ему снились сны, в которых беллецианский убийца с кинжалом из костей мерлино в руке, стоя на взятом из двадцать первого века месте для дачи показаний, говорил: «Вы не можете без тела доказать, что я убил его». Кровь капала с кинжала прямо на пол зала суда, и Люсьен знал, что это была его кровь.
В северной части города располагался небольшой канал, где обучались будущие мандольеры.
Сюда не заходили ни посетители, ни туристы, это была тихая заводь — во всех смыслах этого слова. Он был достаточно узким, и дома на его берегах располагались совсем близко друг от друга. Два из них были соединены приватным мостом, связавшим их верхние этажи. Эти дома принадлежали Эджидио и Фиорентино, старшим братьям Родольфо.
Они все еще были весьма красивыми мужчинами, хотя старшему из них, Эджидио, было уже сорок пять, что для беллеццианца было достаточно почтенным возрастом. Находясь дома, в одном доме или в другом, или гуляя над каналом по маленькому мосту, они часто развлекали себя наблюдением за стараниями молодых мандольеров.
