Густав Эмар - Миссурийские разбойники
Предводитель этих страшных разбойников, нечто вроде неуловимого Протея, изменявший с непостижимой ловкостью свои имя, внешность и национальность, пробыл, как говорили, не более пяти или шести лет в Америке, а между тем для него не было тайн в прериях. Ловкостью и хитростью он превосходил всех самых искусных лесных охотников и самых опытных краснокожих. Никто не знал, сколько ему могло быть лет, с таким совершенством он умел принимать всевозможные возрасты и виды; его считали французом, хотя он говорил с одинаковым совершенством как по-французски, так и по-английски, по-испански и даже на многих индейских наречиях. Его называли Луи Керчар, Поль Сам-брен, Франсуа Маньо, Том Митчелл, Педро Лопес, и еще у него было до пятидесяти имен.
А может быть, из всех этих имен он не назывался только настоящим.
Рассказывали, только втихомолку, что этот человек был в тесных сношениях с головорезом Журданом Фурье и другими подобными злодеями, и что во времена террора он играл в Париже грозную и кровавую роль, но вследствие какого-то таинственного приключения он исчез, и несколько лет о нем не было слухов; даже прошла молва, что он умер, как вдруг он снова появился в верховьях Миссури, во главе шайки разбойников, ознаменовавших свое присутствие зверскими и кровожадными делами.
Но были и такие люди, которые втихомолку заявляли, что этот человек гораздо лучше своей репутации, что он далеко не поощряет своих разбойников в их зверских делах; напротив, он удерживает их по возможности от жестокого обращения с несчастными, попавшимися им в руки; что в особенности он был жалостлив к детям и женщинам; рассказывали о некоторых его благодеяниях и даже геройских подвигах — словом, у этого атамана разбойников было столько же друзей, сколько и врагов.
Вследствие всех этих противоположных рассказов Том Митчелл, как называло его большинство, был окружен фантастической аурой и, несмотря на все попытки испанского и американского правительств, даже оценивших его голову, никто не выдавал его, никто не увлекался желанием получить дорогую награду за его голову — оттого ли, что чересчур боялись его, или по другой какой причине, но только он продолжал спокойно совершать свои нападения на караваны, грабить путешественников, разрушать форты, жечь колонии.
После давно уже описанного семейного совета Храбрец и его белые друзья с восходом солнца отправились в селение гуронов племени Бизонов; дорога была не близкая, тропинки, едва проложенные дикими зверями, расходились по всем направлениям, но охотники имели надежных коней, и двое из них знали прерии в совершенстве; следовательно, заблудиться было нельзя. На седьмой день путешествия, еще до солнечного заката, они увидели деревню, расположенную в месте слияния двух значительных рек. Деревня была обнесена высоким палисадом, укрепленным надежными железными полосами; внизу проходил глубокий ров, наполненный водой, проведенной из больших рек. Миновать ров при входе в селение можно было при помощи подъемных мостов, убиравшихся на ночь. С трех сторон в палисаде имелись ворота.
Утомленные продолжительной дорогой, лошади подъехали ко рву при закате солнца, когда мосты уже поднимались. Известие об их приезде быстро распространилось, и вскоре толпа жителей окружила вновь прибывших с радостными и шумными приветствиями.
Оливье в первый раз со времени своего прибытия в Америку попал в селение краснокожих и потому, несмотря на все беспристрастие, предписываемое индейским этикетом, не мог воздержаться, чтобы не посматривать во все стороны с большим любопытством.
И действительно, необыкновенный вид деревни возбуждал невольное любопытство посторонних.
Вместо кучки первобытных шалашей из древесных ветвей, покрытых шкурами бизонов, все селение было застроено красивыми и удобными хижинами, поразительно напоминавшими жилища крестьян в Нижней Нормандии.
Хижины тянулись правильными рядами; каждая имела сад и была обнесена забором. Правда, кое-где торчали индейские вигвамы, но только в стороне, не обезображивая прямых улиц, ведущих на главную площадь, в центре которой стоял ковчег первого человека, а в стороне — большой двор, где обычно собирались члены главного народного совета.
Канадцы после уступки Канады англичанам удалились со своими семействами и поселились у гуронов племени Бизонов. С течением времени они породнились с индейцами и перенесли к ним европейскую промышленность, продолжая следовать обычаям своих предков.
По этой причине внешний вид селения принял странные и необычные формы, где на каждом шагу сочетались цивилизация и варварство, поскольку краснокожие, выказывая полное уважение к нравам и преданиям своих гостей, продолжали упорно держаться своих обычаев.
Подъехав к площади, Храбрец расстался с друзьями.
Меткая Пуля, положив руку на плечо Оливье и указывая на красивую хижину, стоявшую напротив них, сказал:
— Вот мое жилище.
Оливье посмотрел. У дверей хижины неподвижно стояли два человека, опираясь на винтовку.
Один из них был почти столетний старик, но бодрый и здоровенного роста, с длинной белой бородой; его живые глаза, казалось, метали молнии; лицо его сильно обветрилось и было красноватого цвета; на коже, матовой, словно пергамент, резко выделялись мускулы, обличавшие необычайную силу для старика его лет. Его лицо выражало добродушие, ум и мужество. Одет он был в костюм охотника.
Это был дед Меткой Пули, суровый воин времен последних войн Франции с Англией, сподвижник Монкальма.
Другой же был его сыном и отцом Меткой Пули, немного пониже ростом столетнего богатыря. Подобно своему отцу, он был худощав, строен и крепко сложен; ему было за шестьдесят лет, но в его длинной светло-русой бороде не было ни одного седого волоса. Его энергичное лицо, голубые, полные огня глаза придавали ему выражение силы и воли, которое в данную минуту смягчалось удивительно светлой улыбкой.
— Клянусь честью! — невольно воскликнул Оливье. — Тебя можно поздравить, любезный друг, с такими чудесными родственниками. Что за мощная порода! Такие люди созданы прямо-таки из гранита.
— Да, — тихо ответил охотник. — Это славные люди, а сердце у них просто золотое.
— Не сомневаюсь и желаю поскорее познакомиться с ними.
— Поедем, — промолвил Меткая Пуля коротко. Они переехали через площадь.
За несколько шагов до хижины Меткая Пуля и его товарищ остановились и спустились с лошадей.
Потом Меткая Пуля передал поводья своей лошади Оливье и неторопливо подошел к двум старикам, все еще неподвижно стоявшим у дверей; тут он снял свою меховую шапку и, став на одно колено перед стариками, склонил голову со словами:
